Беспощадная бойня Восточного фронта - Вилли Вольфзангер

Само наше существование выносило приговор войне. И никакой Бог не заботился о нас. Два часа, которые нам отводили на сон, мы проводили, лежа на грязных печах. Вши заедали нас, вызывая различные болезни. Никто не оставался застрахованным от пиодермии[22]и воспаления лимфатических сосудов. Но только того, у кого уже началось воспаление надкостницы, отправляли в военный госпиталь. Гноящиеся, обмороженные люди едва двигались, и от жаркой печки издавали зловоние. Перевязочного материала не было. Рваную, загноившуюся повязку использовали по несколько раз. Мазь, которая хоть как-то помогала, приходилось экономить. У некоторых больных черное мясо висело лоскутами на ногах. Это было последствием обморожения в дороге. Солдаты должны были идти, хотя часто кости у них проступали сквозь кожу. Они должны были занимать позиции с отмороженными ногами, обмотанными тряпками и мешковиной, и вести огонь по врагу.

Нас не снабдили зимней одеждой, и мы никогда не могли согреться. Ноги, постоянно находящиеся в холоде, болели. Каждое движение было мучительным, но приходилось вставать, двигаться и даже бегать, чтобы окончательно не замерзнуть. Иначе нам грозило окончательное онемение конечностей. Наши простуженные желудки не держали пищи. Понос был у каждого, а кое-кто получил и дизентерию. Один солдат так ослаб, что по пути в госпиталь упал в снег и замерз.

Старики все страдали от ревматизма и болезни суставов и часто кричали от боли. Но никто не приходил к ним на помощь.

Я подхватил радикулит и перебрался на другую улицу деревни в более теплую избу. Там я лежал на печи три дня и три ночи и не мог уснуть от боли. На следующую ночь я услышал стрельбу и крики русских «ура!». Я кое-как на четвереньках сполз с печи. Бой продолжался четыре часа, я сидел в избе и ждал, чем все это кончится. Мне все было безразлично. Время от времени в избу прибегали солдаты. Они прижимали ладони к печи и растирали себе ноги снегом, чтобы они не успели окончательно замерзнуть. Товарищи заставили меня двигаться, пока мои конечности не пришли в норму и я снова смог бежать. Мы отступали к Дубровке.

Атака русских была столь стремительна, что мы оставили орудия и бросили пулеметы. В Ориноке остались плащ-палатки, рюкзаки, кухонная посуда, походные фляги и только что пришедшая рождественская почта из Зигерна.[23]

Дубровка. Мы заняли новые позиции. Изба, засыпанная снегом, и охапки соломы стали нашим опорным пунктом. Отступая к Дубровке, мы соединились с боевой группой, которая бежала от русских намного раньше нас и теперь снова оказалась с нами на одной позиции. Она недосчиталась нескольких бойцов и, едва отдохнув, повернула назад. Нескольких солдат из этой группы нашли замерзшими в руинах деревни, где они спали на снегу. Остальные залезли в оставшуюся от сгоревшей избы печь, но уже не смогли из нее выбраться, так как конечности у них отмерзли. Их, кричащих от боли, вытащили, погрузили на сани и отвезли на медицинский дивизионный пункт. Там им стали ампутировать руки и ноги, однако они умерли во время операции.

Мы воевали на опорном пункте. Цепь далеко лежащих деревень образовывала фронт. Между передовыми позициями и нашей обороной просачивались русские, двигаясь к Щиграм. Мы не знали этого.

Находили пищу где только могли. Картофель лежал в подвалах и бункерах. Резали овец и коров. Когда доставали каравай хлеба, то делили его на четыре части. В это время мы не притрагивались к картофелю, который запасли крестьяне перед весенним половодьем, так как уже не голодали и подлечили наши желудки. Ежедневно в течение нескольких часов должны были чистить оружие, но также заботиться о дровах для печей и о снабжении продовольствием. Мы должны были выступить на позиции месяцем позже.

Русские атаковали Дубровку. Они появились ночью. Мы не оказали им никакого сопротивления, так как не ждали от него ничего, кроме напрасных жертв. Мы отступали по равнине к Белой, преследуемые бронетранспортерами. Завернули винтовки в камуфляж, залегли в снег и стали готовиться к капитуляции. Однако тут вступила в бой немецкая артиллерия. Мы поднялись и вернулись в Дубровку. Русские также понесли большие потери. Другая наша рота, отступавшая из Дубровки, была обстреляна по ошибочному приказу нашей артиллерией, и несколько солдат погибло.

Наши квартиры были разрушены, повсюду лежали убитые. Немецких солдат мы покрывали брезентом, а с казаков стаскивали валенки, галифе и нижнее белье. Теперь все теснились в оставшихся целых домах. У наших солдат не было валенок, которые отлично защищали ноги от холода. Один из них наткнулся на следующий день на замерзший труп красноармейца. Он напрасно пытался сдернуть с него валенки. Взял топор и отрубил убитому ноги до голеней. С них летели куски мяса. Солдат взял части отрубленных конечностей в валенках и поставил рядом с нашим обедом в печь. Пока картофель варился, голени растаяли, и солдат обул окровавленные валенки. Перед едой мы подстилали под себя мох, чтобы согреть ноги, и били вшей.

Мертвецы оставались лежать на снегу. Через неделю их вместе с разбитыми санями и трупами лошадей сложили в разрушенных домах, облили керосином и сожгли.

Один день походил на другой и проходил в усталом однообразии от охраны избы на посту, неспокойного сна, заботы о заготовке древесины и продовольствия и исполнения различных приказов. Мы совсем обеднели. Получали только плащ-палатки да необходимый инвентарь. Я был не в состоянии отдыхать, тоскуя по родине. От постоянного пребывания на жестоком морозе заработал себе полное истощение нервной системы. Стрелял в привидения, которые, как мне казалось, появлялись передо мной, и бессильно кутался во что попало во время метели. Но выдержал все. Кризис миновал, я быстро выздоравливал и вернул себе стойкость и уверенность. Весь ужас, вызванный нуждой и силой обстоятельств, приводил нас к чему-то героически-циничному. Это было какое-то безумное соглашение с перспективой всеобщей гибели и самоубийство души. В России было слишком много солдат, чтобы мы могли с ними справиться.

Мы охраняли окрестности Дубровки, лежа в окопах, как приведения, между трупами. Полная луна вставала на небе. Мороз готовился к последнему натиску. Противник пока оставался на своих позициях.

Я хотел все забыть, чтобы остаться человеком. Записывал в свой дневник то, что связывало меня с прошлым. Но все напрасно. Я познакомился с той стороной России, из которой запомнил только разрушенные церкви и морозную зиму. И все же я верил, что эта война для меня что-то чужое, вызывающее какие-то странные фантазии. Мои гноящиеся ноги делали меня совершенно непригодным к службе. Я был только обузой.

Зимняя война закончилась для меня. Это было спасение, которое пришло в последний момент. Но я уже был обескровлен.