Беспощадная бойня Восточного фронта - Вилли Вольфзангер

Я был потрясен. Я больше не думал на своем родном языке: так, как это делал в юности. То, над чем я сейчас работал, стало истинной правдой. И это успокаивало мои бесплодные мысли и отвечало моим стремлениям. И я снова принимался за свой труд.

Харьков. Война снова раскрывала нам глаза на все произошедшее в России. Мы видели солидные постройки, роскошные административные здания и казармы наряду с маленькими домиками, которые прятались в тени вокзала, разрушенные здания.[27]Но о жизни этого народа мы почти ничего не знали, разве что по книгам русских писателей, и не могли понять его душу. Мы курили махорку и пили лимонад, питались местными продуктами, жили в русских квартирах. Но это не придавало нам знаний о народе. Мы не видели пока солдат в форме, а о людях, которых встречали в городе, ничего не знали, как и многого другого. Например, о том, что война не позволила русским завершить то, что они планировали. Война только усиливала нашу неосведомленность.

Мы возвращались теперь в ад. Такова была наша участь.

Мы ехали в Курск, где заканчивалась наша поездка. Санитарные поезда с ранеными из района военных действий шли нам навстречу. Мы шли на войну, в пасть смерти, и в своем упадочном настроении надевали на себя маски приговоренных к смерти. Долгие разговоры вокруг нашей участи стали серьезными, в них сквозила боль, которая ранее не наблюдалась в нашей поездке. Мрачные мысли о предстоящем крестовом походе одолевали нас. Мы пытались украсить розами предстоящие нам битвы, но в то же время хорошо понимали, что они в конце концов сулят нам смерть. Молодежь предавалась тоске, хотя каждый, наверное, все же надеялся, что не погибнет и вернется на родину. Мы мечтали о скором окончании войны и думали, что избежим своей участи.

Курск. Мы вышли из поезда, немного отдохнули в заброшенном саду и отправились в город. Гипсовые фигуры русских мальчиков и девушек оказались у нас на пути. Оперный театр лежал в обломках, церковь была осквернена безбожным музеем. Потом мы нашли церковь поменьше, где сохранились еще иконы и алтарь. Бедные и бесцветные дома не украшали улицу. Мы зашли в солдатский дом, где читали, играли в шахматы и музицировали на рояле, у которого не было педалей. Затем купили у старухи красные розы и приложили их к своей груди. Нас окружали улыбающиеся люди, дети и женщины обращались к нам с дружескими словами, а одна девушка подарила нам пламенный взгляд. Отныне мы стали «кавалерами роз»[28]

Выйдя на террасу, мы наблюдали, как на город опускается темнота, говорили о смерти, о приближающихся сражениях, о возвращении домой из дальних краев.

Затем в товарных вагонах мы выехали в Охочевку, там выгрузились и поставили палатки. Ночной дождь барабанил по брезенту, тряс полотно. Мы чувствовали себя в безопасности и рассказывали друг другу разные душевные истории.

Утром небо было серым и дождливым. Мы ждали приказа и, получив его, отправились в дальнейший путь.

Зной сменялся дождем. Мы быстро уставали. Винтовки и рюкзаки давили на плечи. Кровь стыла в жилах, нас качало и шатало, мучила жажда: воды у нас не было. Наступила ночь, когда мы наконец расположились на отдых, раскинув под дождем палатки. Легли спать. Над нами постоянно гудели моторы русских бомбардировщиков, которые шли бомбить Воронеж.

Утром мы снова на марше. Идти было тяжело, жажда становилась невыносимой.

У ручья мы остановились на короткий отдых. Опустили ведра в воду и пили, пили ледяную живительную влагу, потом смывали с лиц соль и, охладившись, ложились в тень, стараясь дать отдых своим измученным, покрытым пузырями ногам. И снова в дорогу.

Я шел уже из последних сил. Выпитая в большом количестве вода вызвала тошноту. Кое-кто из моих товарищей падал на дороге, потом поднимался и шел дальше. Короткий отдых. Я с трудом догнал свою часть. Потом для нас подали грузовики, и мы прибыли в Колбнар.

Там я улегся в уличную канаву, не в силах сдвинуться с места. Учащенно билось сердце. Друзья отнесли меня в палатку, а утром я отправился к врачу. Он нашел мое состояние критическим и дал указание отправить меня обратно в Курск. Таким образом, я попрощался с попутчиками, «кавалерами роз», и стал курьером, который должен был сообщить их родным о готовности отдать за родину жизнь.

Поездка на запад.

Войска шли навстречу врагу. Длинная колонна усталых солдат далеко растянулась в бесконечном русском пространстве. Пыль от множества сапог окутывала ее, улица терялась где-то вдали. Я смотрел ей вслед.

Товарный поезд подбирал раненых. Для них еще хватало места в вагоне, но прибывали все новые и новые. Мне с моими попутчиками места почти не оставалось. Локомотив подал сигнал и медленно тронулся. Моя поездка на запад начиналась.

Постепенно темнело. Дым от паровоза оседал на наших лицах. Они становились угольно-черными, как у шахтеров, и мы смеялись, глядя друг на друга.

Возвращение домой!

Я молчал весь этот день. Перед моими глазами проходила дорога, по которой мы шли накануне на пределах своих сил. Улицы, по которым мы тогда маршировали, казались бесчисленными, пыль оседала на наших ботинках. Аромат лугов и запах сена смешивались с чадом от горящих изб.

Сильный ветер дул мне в лицо. Я пытался заглушить свою усталость и боль, время от времени впадая в безграничное веселье.

В Охочевке мы переночевали. А на следующий день к полудню были уже снова в Курске.

На грузовиках нас доставили во временный госпиталь. В его красном многоэтажном здании царил настоящий хаос. Раненые, стонущие, дрожащие от лихорадки не получали никакой помощи. Один из врачей вынужден был прекратить работу из-за полного истощения нервной системы, другой пил без конца, бутылка водки стояла рядом с хирургическими инструментами и бинтами. Он старался по возможности скорее отправить раненых в стационар. Этот врач выдал мне документ для поездки в Варшаву.

К ночи война подошла к Курску. Русские летчики бомбили город. Товарный поезд с ранеными вышел из него среди фейерверка залпов зенитных орудий. Прожекторы разрезали мрак, а бомбы сыпались на город всю ночь.

Поезд шел в Варшаву. По дороге мы покупали землянику у русских женщин. Сидели у двери, спали на полках, подстелив под себя грязную солому. Ко всему этому мы уже привыкли и не задавали себе лишних вопросов. Поезд шел день и ночь. Но теперь наша поездка уже была безопасной. Обреченные на смерть, мы испытали такое чувство, как будто нас помиловали. Мимо раскрытых дверей вагона тянулись бесконечные леса, а вечером на небе вспыхивали яркие звезды.

Я возвращался домой.

Варшава.[29]