Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи - Джейк Джонс

вырос в этом районе. Все мои родственники где-то рядом.

— Ты часто с ними видишься?

— Нет.

— Они не заходят?

Он качает головой.

— Позвонить кому-нибудь из них?

— Зачем?

— Сказать, что случилось.

Он качает головой.

Мы поднимаем Реджи с сиденья в подобие стоячей позы. Он клонится вперед и обхватывает меня за шею, как будто мы собрались танцевать, а я держу его за талию, практически залезая руками под ребра. Это выглядит, как будто двое мужчин обнимаются, но боятся случайно соприкоснуться телами. В некотором смысле так оно и есть.

Мой напарник снимает душ со стены и направляет струю на спину Реджи, напоминающую ксилофон, затем на впалые ягодицы, между ног, на вытянутые бедра. Напор воды беспощадный, агрессивный, очищающий. Напарник как следует мочит фланелевую тряпочку, льет на нее гель для душа и начинает методично промокать ею кожу Реджи сверху донизу.

Реджи держится и ничего не говорит. Может быть, он вспоминает совершенно другие времена? У него в соседней комнате целые полки виниловых пластинок и проигрывателей: может быть, в прошлой жизни он был диджеем и выступал перед толпами людей? В углу прихожей вертикально стоит, собирая пыль, сложенный тренажер для гребли. На нем висят пальто и джемперы, которые наверняка больше не подходят хозяину. Интересно, как давно он выполнял какие бы то ни было упражнения?

Напарник вынимает фланель из-под воды — опороченную, потемневшую. Полощет ее под водой дочиста, снова поливает гелем для душа и продолжает тереть. Снова полощет до потери цвета, промывает, трет. Смываем. Пена, экскременты и другая грязь стекают на пол, струя воды гонит их в угол, к сливному отверстию. Мы вновь опускаем Реджи на сиденье и поливаем его водой, пока пар не наполняет ванную, зеркало не запотевает, а в воздухе не начинают витать ароматы лайма и мяты как обещание чистоты.

Один из нас идет на разведку в квартиру и находит гигантское полотенце с вылезающим ворсом, семейные трусы, выцветшую футболку с Бобом Марли и клетчатые пижамные штаны. Мы набрасываем Реджи полотенце на плечи, запахиваем концы спереди, и Реджи полностью укутан. Конечно, это похоже на саван, но вместе с тем Реджи сразу приобретает умиротворенный вид. Безжалостная реальность его тела спрятана, и его лицо выглядит более упитанным и бодрым. На щеках после горячего душа появилось немного цвета, в глазах — блеск.

— Так лучше?

Он кивает. В бороде и в торчащих волосках на шее запуталась пара ворсинок от полотенца.

— Спасибо.

— Да не за что. Правда.

— Ну…

— Реджи, сделать тебе чаю?

Он мотает головой.

— Кофе?

— Не, ребят.

— Поесть?

— Знаете, я не так много ем.

— Понятно. Помочь тебе одеться?

— Дайте чуть-чуть передохнуть.

— Конечно.

Мы даем Реджи передохнуть. Капли воды падают с насадки душа на пол: КАП… КАП… КАП…

— Знаете, я вижусь с сестрой.

— Да?

— Она ко мне заходит. (КАП.) Только она. (КАП.) Я их не виню. Я бы сам не заходил. Я сжег много мостов. Ха! Вы бы поверили, что я никому не давал спуску?

Он вздрагивает — его практически передергивает, и он чуть не падает с сиденья.

— Никому спуску не давал. И что?

— Точно не надо ей позвонить?

— Не-е-е-т. Просто оденьте меня. И ни в какую больницу я не поеду.

Мы помогаем ему снова встать и стоять прямо. Я вытираю ему ноги и интимные места.

— А теперь куда, Реджи?

— Вон на то кресло.

— На кресло-кровать?

Он кивает. Мы оборачиваем полотенце вокруг талии Реджи и сажаем его на сиденье для душа. Он обхватывает ладонями бедро и отрывает безжизненную левую ногу от пола. Я наклоняюсь и продеваю его щиколотку в штанину трусов. Реджи таким же образом поднимает правую ногу, и я продеваю ее в другую штанину. Я подбираю штанины пижамы так, что получается некое подобие восьмерки, и мы повторяем процесс, хотя сейчас это сделать сложнее. Затем мы поднимаем Реджи в вертикальное положение и подтягиваем резинку трусов и пижамных штанов до талии. Но когда мы убираем руки, одежда сразу сваливается на щиколотки и приземляется двумя кучками в лужу на полу.

— Ой! Прости, пожалуйста.

Я опускаюсь к ногам Реджи, подхватываю одежду и пытаюсь подтянуть ее обратно, но резинке не на чем удержаться, он слишком худой. В каком-то смысле это кажется еще более унизительным, чем раньше, как будто мы по-школьному подшутили над ним. Я подтягиваю штаны вверх, собираю ткань в кулак у талии Реджи и держу штаны, чтобы они опять не свалились.

— Мне правда очень жаль. Сейчас принесем сухую одежду.

— Забудьте.

— Нет, правда, они же все мокрые.

— Все нормально. Так всегда бывает.

— Точно?

— Вон там сбоку лежат булавки. Соцработники их там оставляют. Это каждый раз бывает.

И действительно, у раковины я обнаруживаю пару огромных английских булавок. Мой напарник поддерживает Реджи в вертикальном положении, а я собираю в горсть большой кусок пижамной ткани, складываю ее гармошкой и закрепляю булавкой. Теперь у Реджи что-то вроде укороченных брюк. Они похожи на заклинивший полуоткрытый зонтик: отвороты болтаются над щиколотками, на бедрах штанины пузырятся, а на высоте пупка снова сужаются в узкую петлю. Они выглядят, как парусиновый мешок, которому не хватает желудочного бандажа, зловещее напоминание, как сильно болезнь отрезала Реджи от окружающего мира.

Я могу себе представить, что Реджи стильно одевался. Может быть, ухлестывал за женщинами. Может быть, иногда влипал в неприятности, выпивал в барах за углом, играл в местных клубах. А сейчас его жизнь свелась к тому, что два посторонних человека одевают его в обноски прежнего «я», старшего брата, которого он никогда не догонит, потому что не растет, а сохнет, держится на английских булавках и не может самостоятельно помыться.

Наверняка для такого человека, как Реджи, больнее всего отказываться от самолюбия. Малейшее желание гордиться своей внешностью приносится в жертву всепобеждающему стремлению к практичности; о моде и собственных предпочтениях можно даже не думать; а тело, которое раньше давало окружающим представление о внутреннем мире хозяина, сводится лишь к физиологическим функциям. Тело уже не свидетельствует о жизненной силе или самодисциплине, даже не об обжорстве или лени; не демонстрирует сексуальность, силу или стиль, успех или позор. Теперь оно — просто предмет, который падает, и тогда его нужно поднимать; испытывает голод, и его нужно кормить; аппарат, который испытывает холод и нуждается в обогреве, пачкается и нуждается в мытье — причем наиболее удобным способом.

Лучшее, что мы можем сделать, — это укутать плечи Реджи, похожие на вешалку для пальто, в изображение Боба Марли с гигантским косяком, а затем помочь Реджи вскарабкаться