Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи - Джейк Джонс

обратно в кресло и отвезти в прихожую.

— Сколько времени?

— Четверть двенадцатого.

— Знаете, что? Отвезите меня в кровать. Я на сегодня все.

Так что мы катим Реджи к кровати, помогаем ему встать, повернуться, сесть и лечь на бок. Мы возвращаем медальон ему на шею, укрываем его одеялом и выключаем свет.

Мы не проводили экстренного лечения. Не решали медицинских загадок. Не предотвратили катастрофу. Но я давно не чувствовал себя таким нужным.

— Спасибо, парни. Вы были на высоте.

— Да ну, пустяки.

— Вот что еще: можете по пути к двери…

— Да?

— Можете включить вон то радио?

— Да, конечно.

Обиженная женщина украшает пол скорой

Никто не хочет прослыть размазней. В большинстве сфер существует некая профессиональная гордость, но на плодородной почве экстренной медицины она разрастается до религиозного убеждения. Всего за несколько месяцев работы в новом качестве я уже успел это понять.

«Не позволяй над собой издеваться. Один раз проявишь слабость — и тебе сядут на голову».

Такой совет мне дали перед первым вызовом. Сначала я не очень хорошо понял, к кому конкретно это относится: к пациентам? Диспетчеру на радиосвязи? Другим водителям на дороге? Судя по всему, у моего наставника был зуб на каждую из этих групп, поэтому уточнить было трудно, а спрашивать я стеснялся.

Тем не менее я был настроен думать о людях хорошо. По крайней мере, до тех пор, пока у меня не было причин думать иначе. Я не был совершенно наивным. Я понимал, что будут сложные люди и неоднозначные ситуации. Я видел те серии «Доктора Хауса», где бессердечный Хью Лори фыркает: «Все лгут», а в конце оказывается абсолютно прав. Мне рассказывали все эти истории: как пациенты эксплуатируют систему и тратят впустую наше время, спихивают нам пожилых родственников, стараются пролезть без очереди в отделение неотложной помощи, нарываются на неприятности, пытаются выманить дозу. Я слушал, как циники в ординаторской наслаждаются своей честно заработанной мизантропией. Я уже успел столкнуться с кучей проходимцев и робко сдать их на руки медсестрам приемного покоя, встречающим нас с поджатыми губами, видавшим такое по многу раз, не поднимающим взгляда от текущих дел и слишком усталым, чтобы скрывать презрение как к пациенту, так и к его сопровождающему в зеленой форме.

Но я был решительно настроен на то, чтобы не позволить всему этому выбить меня из колеи. Я был уверен, что человеку надо дать шанс. Честно выслушать и уделить немного внимания. Это вопрос отношения к делу. Я не хотел быть наивным, но и не хотел с ходу предполагать худшее. Я был уверен, что в любой ситуации смогу придерживаться своего убеждения, что люди по своей сути хорошие и начинают козлить, только когда что-то идет не так, как им хочется. Как же иначе.

* * *

Наша пациентка сидит под утренней моросью на низком заборчике рядом с алкомаркетом. Капюшон надвинут, голова опущена, мокрые пряди волос прилипли к лицу. Когда мы подъезжаем, она сплевывает в лужу, потом хватается за живот и скрючивается от боли. В этом движении чудится что-то знакомое.

Рядом с ней сидит мужчина с мобильным, но при виде нас он встает и уходит по улице. Она что-то кричит ему в спину. Он, не поворачиваясь, резко встряхивает рукой вниз, как будто что-то выбрасывает.

Мы вылезаем из машины. Напарница начинает бодрым тоном:

— Привет! Поехали?

— Я не могу встать.

— Всего пара шагов. Мы поможем.

— Мне нужен газ.

Глаза пациентки закрыты, ее лицо стянуто в сложную гримасу.

— Какой газ?

— Газ с воздухом.

— Вам его раньше давали?

Она кивает.

— Давайте вытащим вас из-под дождя и поймем, что с вами случилось.

Она открывает глаза:

— Я уже промокла. Вы о ком беспокоитесь: о себе или обо мне?

— Разве вы не хотите в тепло?

Она смотрит прямо на мою напарницу и сплевывает.

— Я никуда не поеду без газа.

Мы переглядываемся. Я приношу закись азота.

* * *

— Вы его хоть включили? По-моему, он не работает.

Она показывает нам мундштук.

— Он точно работает.

— Можете проверить?

Она втягивает газ в легкие, жадно вдыхая.

— Поверьте, он работает.

Сегодня ее зовут Аннабель, но я встречал ее раньше, пару недель назад, и тогда ее звали Селина. На ней беговые кроссовки на босу ногу, мешковатые спортивные штаны и гигантский джемпер с капюшоном, как будто она только что вернулась из фитнес-клуба, но в чужой одежде. У нее неопрятные руки, а вокруг глаз круги вчерашней туши. Мне на ум приходит мужчина, который ушел, когда мы приехали; интересно, кто это был и куда исчез.

— Не помогает, не чувствую разницы.

— Расскажите нам, что случилось, Аннабель. Покажите, где болит.

Я чувствую, что дружелюбный настрой моей напарницы вот-вот пошатнется. Она разговаривает с пациенткой, а я занимаюсь процедурами. Аннабель знает порядок: протягивает палец для измерения уровня кислорода в крови и пульса, закатывает рукав, чтобы на нее надели манжету тонометра.

— Как будто меня колют ножом. Жгут огнем. Стискивают ребра. Газ не помогает. Кажется, нужно более сильное средство.

На ее предплечье я вижу те же синяки и болячки, что и раньше. Они расположены вдоль вен. Я оборачиваю манжету вокруг худой руки, и манжета надувается. Пациентка снова втягивает в себя газ.

— Когда это началось? У вас раньше такое было?

— Много раз.

— Правда?

— Но так плохо никогда не было.

— Вы принимали какие-то лекарства?

Она мотает головой:

— Все мои таблетки дома.

— А где это?

— Это важно?

— Что вы обычно принимаете?

— Ничего из этого не действует.

Это спарринг: моя коллега старается выяснить какие-то подробности, а Аннабель упирает на видимые свидетельства своего страдания. Но моя напарница упорна. Она не вредничает, но настаивает на своем:

— То есть это хроническая проблема? Какой у вас диагноз?

— Милая, мне правда больно. Зачем все эти вопросы?

— Простите, Аннабель. Вам не сказали, в чем проблема?

— Вы же знаете, что мне больно, правда? Что еще вам нужно знать?

— Может быть, у вас есть письмо из больницы?

— Я похожа на человека, у которого есть письмо из больницы?

— Нам нужно знать причину боли. Позвольте мне посмотреть ваш живот.

— Милая, я же говорю, что все серьезно, что вам еще нужно?

— Мы хотим обеспечить наиболее подходящее лечение.

Аннабель уставилась на мою коллегу. Может быть, та ведет себя слишком сурово? Если бы с пациенткой беседовал я, может быть, я проявил бы больше терпимости? Или, может быть, оказался бы более податливым? Нам обоим ясно, что Аннабель действительно плохо себя чувствует: