Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

В какой-то момент голос ее вдруг потеплел, от металлической окраски не осталось и следа. Потом голос дрогнул, и Таня Нагг расплакалась. Плакала она долго. Амброс терпеливо безмолвствовал. Беспомощность этой неприметной во всех отношениях и обиженной судьбой личности тронула его. Девочки тоже молчали из инстинктивного чувства такта. Он коснулся ее руки, слегка сжал ее — у всех женщин холодные руки — и посмотрел ей прямо в глаза, словно в открытые раны. Но взгляд его не означал лицемерного утешения, и это испугало фрау Нагг. Однако она чувствовала, что он действительно слушал ее. Она высморкалась.

— Почему этот ребенок так на меня смотрит? Скажите ей, чтобы не смотрела так. Это пугает.

Амброс хотел было как-то возразить, но Мауди, немного оттеснив отца, протиснулась к той стороне прилавка. Она обвила руками фрау Нагг и прижалась головой к ее животу. Фрау Нагг охватил такой ужас, что мгновенно последовала чисто рефлекторная реакция: дама оттолкнула ребенка. Мауди чуть не упала, удержать равновесие помог выдвинутый ящик кассы, она оперлась на него и пристально посмотрела в глаза фрау Нагг. Голые по локоть руки книготорговки покрылись гусиной кожей, ей не под силу было выдержать невероятной власти этих детских глаз.

— Я… я… уложу книги в матерчатые сумки. Такие я выдаю только хорошим клиентам.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Амброс и, загружая сумки, не спускал глаз с Мауди.

— Мне было очень приятно, — ответила фрау Нагг, и в ее голосе вновь зазвучал металл.

Полуприсев в каком-то полукниксене, — видимо, сама почувствовала нелепость этого движения, — фрау Нагг открыла дверь магазинчика, выпустила странных своих гостей и тут же захлопнула, даже заперла ее.

— Ты же должен заплатить, — спохватилась Эстер, как только они сделали пару шагов по тротуару.

— Эстер, я заплатил. Сейчас тебе трудно это понять. Мы выслушали бедную женщину, которую обычно никто не хочет слушать. А это дороже, чем несколько книжек. И если у нее умная голова, она рассудит так же, как и я. Если нет — выставит счет, который я не буду оплачивать, а она в конце концов накатает заявление куда следует. К сожалению, она не умна. Она напишет заявление.

— Мы идем к Рейну? К овечкам? — спросила Мауди.

— Точно! — воскликнула Эстер и пустилась вскачь, то на одной, то на другой ножке.

Суховей улегся, небо затянулось тяжелыми облаками. Рыжий «воксхолл» почти бесшумно катился вниз по свежезаасфальтированной улице, вдоль скучных фасадов с увитыми нелиняющей зеленью ставнями.

Дороге в нижнюю часть города сопутствовала тишина. Амброс был задумчив и немногословен. Он часто поглядывал в зеркальце заднего вида, чтобы перед ним всегда было лицо Мауди.

Но когда вновь подъехали к шоссе, названному в честь библейского Заведея, к тому самому перекрестку, где у светофора дежурил булыжно-серый полицейский, на Амброса опять накатило игривое настроение, и его потянуло к новым приключениям.

— Что у нас на светофоре?

— Красный свет! — в один голос тонко пропели девочки.

— Но ни справа, ни слева я не вижу ни одной машины.

Он проехал перекресток, не теряя из виду полицейского. Тот и бровью не повел, хотя — Амброс готов был биться об заклад — явно заметил нарушение.

— Видали номер? — рассмеялся он, чувствуя боевой кураж, и сделал круг, огибая жилой квартал, после чего со скоростью улитки машина вновь выползла к тому же светофору, который все еще держал зеленый сигнал. Когда же вспыхнул красный и Амброс повторил свою проделку, а полицейский опять не среагировал, он остановился, подал машину назад, пересек перекресток — при красном сигнале, разумеется, — и заглушил мотор. Перед самым носом у полицейского.

— Прошу прощения. Я на минутку отлучусь. Надо кое-что объяснить этому джентльмену.

Он вышел из автомобиля и направился к полицейскому. Девочки незамедлительно выпрыгнули на дорогу и с обеих сторон прильнули к Амбросу.

— Милейший, вы случайно не заметили, как я проехал на красный свет?

— Как не заметить, — сказал полицейский мягким, как цыплячий пух, голосом.

— Это не навело вас на размышления?

— Нет.

— Так поразмыслите.

Страж порядка поразмыслил, снял фуражку и уставился на Амброса черными пуговками глаз. Нос свисал зрелой грушей, а рот с некоторым креном, почти лишенный верхней губы, был очень мал.

— Ну так что? — нетерпеливо наседал Амброс.

— При всем желании не могу, — пробормотал полицейский.

— Нет уж, доведем дело до конца! Я бросил вызов государственным властям. А вы что? Вы ничего не предприняли.

— Может, вас утешит, что ваш вызов обидел меня.

— Вы считаете меня болваном?

— Я не считаю вас болваном. Но я могу заблуждаться.

У Амброса на минуточку отнялся язык. Он окинул взглядом худощавую фигурку полицейского и его устрашающие клешни.

— Как вас угораздило стать жандармом?

— Очень непростая история. Может быть, вы сначала уберете машину с проезжей части? Вы же слышите. Люди теряют терпение.

И действительно, вой клаксонов все нарастал, так как «воксхолл» перегородил въезд на перекресток.

— Ну и черт с ними! — решительно возразил Амброс.

— Дело ваше. Я, знаете ли, — полицейскому захотелось похвастаться, при этом он выкатил свои пуговичные глаза в сторону улицы, — я человек музыкальный. Уже одно мое имя звучит как музыка. Эдуард Флоре. Вы не находите, что это долгое «О» имеет какую-то очень фригийскую тональность?

— Папа, папа, я хочу на берег.

— Ваши дочки?

— …

— Поистине прелестные барышни. Какая изысканность. Так вот. Я хотел стать пианистом. Бабушка всегда говорила: малыш, у тебя пальцы пианиста. А отец говорил: мальчуган так много спит, наверняка копит силы для карьеры. Я брал уроки игры при Терезиануме у профессора Владислава Станека, непревзойденного исполнителя Шопена. Вы представить себе не можете, какой жемчужиной в лице этого пианиста обладает наш городишко. Впрочем, Станек живет здесь только из-за свежего воздуха, поскольку в Кракове достаточно надышался угольной пылью. Так что я хочу сказать: профессор научил меня основам игры на фортепиано, но настаивал на том, чтобы до-мажорную инвенцию (номер 722 в СБП, то есть в Списке баховских произведений) — да-ди — да — ди — да-диии, — ну вы знаете, я играл как прелюд Шопена. А это невозможно. Исключено. Так нам пришлось потерять друг друга из виду. На другого учителя отец не пожелал тратиться, поэтому мне ничего не оставалось, как продолжать образование, можно сказать, самоучкой.

Амброс стоял с разинутым ртом, девочки с обеих сторон нетерпеливо теребили его. Гудение превращалось в concerto grosso какофонии при участии воющих на холостом ходу моторов и изрыгающих проклятия водителей. Это властно требовало включения в партитуру духа великого музыкального модерниста наших дней. Ибо полицейский не собирался переключать светофор, поэтому он застрял на красном или зеленом сигнале, это уж с какой стороны на него смотреть.