Святая мгла (Последние дни ГУЛАГа) - Леван Бердзенишвили

Несколько лет тому назад долгая дружба Рафика и Жоры завершилась серьезным конфликтом. Рафик даже опубликовал против Жоры несколько статей в газетах. Видимо, приход к власти требует серьезного жертвоприношения, и та трехкопеечная почтовая марка никуда не пропадала – и, возможно, именно она отправила письмо Рафика по ошибочному адресу.

Только закончив читать написанный совершенным русским языком газетный опус, я вспомнил сказанное Рафиком о том, что грузины после религиозного раздора забыли заслугу Месропа. Рафик и его друзья очень быстро забыли заслуги Георгия Хомизури, многие годы боровшегося за спасение истории и прав Армении. А я даже после этого нового фундаментального идеологического раздора не забываю того прежнего Рафика, истинного мастера, еще не отрастившего волос и усов с бородой, который сидел возле своей «тумбочки» и не торопясь, вооружившись бесконечным терпением, создавал аппарат по одновременному изготовлению 12 сигарет с махоркой.

Раннее утро 20 июня 1969 года. Несмотря на то что Харьков – город индустриальный и сегодня пятница, рабочий день, движения на улице нет, как бы то ни было, все-таки очень рано. На улице Космонавтов у одного жилого дома остановились три автомашины. Из них неторопливо вышли люди внушительного вида и деловым шагом направились к первому подъезду. Их всего одиннадцать человек – два следователя, семь сотрудников и двое понятых, то есть случайных прохожих, которые тем не менее вместе с этими девятью провели ночь в Харьковском областном отделении безопасности. Двое остаются внизу, остальные поднимаются на третий этаж. Действуют неторопливо, тихо и спокойно, не суетясь, видно, знают свое дело. Сотрудники занимают позиции на лестнице, наверху и внизу. Как только диспозиция ясна, главный следователь звонит в дверь. Из квартиры доносится звук звонка, но ответа нет. Звонят еще раз. Следователь улыбается и стучит в дверь, не торопясь и не волнуясь.

– Алтунян, откройте! – без угрозы в голосе говорит главный следователь. Он стопроцентно знает, что Алтунян дома. Поступил сигнал. Знает, когда он вчера вернулся домой, откуда вернулся и зачем вернулся. Знает, что этим утром он никуда не выходил, – и вообще он знает много всего. Из квартиры – ни звука.

– Откройте, мы из Комитета госбезопасности!

Открывается соседская дверь, и оттуда выглядывает испуганный гражданин. Главный следователь подает знак, и один из сотрудников возвращает гражданина обратно в его квартиру, входит вместе с ним и надежно закрывает дверь.

– Алтунян, мы знаем, что ты дома! – теперь уже во весь голос говорит главный следователь, ни минуты не сомневаясь в своем знании. Уверен, что Алтунян дома, более того, знает, что тот проснулся полчаса тому назад, встал, выпил кофе и взялся за какое-то дело. Между тем из квартиры не слышно ни звука.

– Алтунян, для тебя же лучше открыть, а то мы взломаем дверь! – на сей раз уже почти кричит главный следователь, однако без особого шума и гнева, зная цену своему крику. Результата тем не менее нет. Следователь обменивается взглядами с помощниками, и те неторопливо готовятся к взлому двери.

Дверь неожиданно открывается, из квартиры вырывается черный дым, а в дыму показывается симпатичный низкорослый гражданин в военной форме, с усами, в очках и с доброй улыбкой. «Я вас из окна увидел, дорогие гости. У меня дома несколько лишних бумажек было, пока я сжег их, прошло немного времени, и я заставил вас ждать. Искренне сожалею. Ну а теперь, прошу вас, пожалуйста, люди добрые, обыскивайте сколько угодно!» – главный следователь обратил особое внимание на это неестественное булгаковское «люди добрые», слух его остро реагировал на антисоветские идиомы – не к добру.

Люди вошли и тщательно обыскали квартиру. Ничего не обнаружив, на всякий случай прихватили с собой несколько изданных в хрущевскую эпоху книг и ушли, хотя на прощанье главный следователь сказал:

– Мы еще вернемся, майор. Уверяю вас, устроенное вами этим утром цирковое представление ничего не изменит. Мне очень жаль, но ваша судьба уже решена.

Главный следователь сдержал свое слово: 11 июля 1969 года майора воздушных сил советской армии Генриха Ованесовича Алтуняна, родившегося в городе Тбилиси в 1933 году, проживающего в г. Харькове, на улице Космонавтов, члена КПСС до 1968 года, задержала советская госбезопасность. 26 ноября того же года харьковский областной суд приговорил его к трем годам заключения. Это была его первая судимость.

Наказание Алтунян отбывал в Краснодарском крае. Будучи честным человеком, он не скрывал, что в тот период был все еще коммунистом, ленинистом. На первом суде он утверждал, что настоящим ленинцем был именно он, а не следователи-чекисты. В тюрьме он прочел всего Ленина, вернее, все книги, что были в тамошних библиотеках. Если, случалось, в собрании сочинений Владимира Ильича недоставало какого-либо тома, он поднимал целый скандал, заставляя начальство пополнить библиотеку. Интересно то, что с Ленина он переключился на Маркса, и именно тогда зародилось у него первое сомнение – его вера дала постепенно усугубляющуюся трещину, и, отбыв срок первого наказания, из тюрьмы Алтунян вышел законченным антисоветчиком.

От коммунистической партии и советской власти не ускользнула метаморфоза Алтуняна. Не забыли ему и того, что он входил в инициативную группу защиты прав человека и что отправку в ссылку Сахарова встретил протестом, – так что во второй раз его приговорили уже по максимуму 70-й статьи, к так называемым «семь плюс пять», то есть к семи годам в колонии строгого режима и к пяти годам ссылки.

Генрих, для друзей Генчик, – Генрих Ованесович Алтунян был самым добрым человеком из тех, кого мне довелось встретить в жизни. В наш политический лагерь он попал из чистопольской тюрьмы. Большинство собственно политической части состава Барашевской зоны заочно знало его как личность, связанную с академиком Андреем Сахаровым и генералом Петром Григоренко и как одного из легендарных героев диссидентского движения. Первоначально наказание он отбывал в Перми, но он и там «провинился», и ему ужесточили наказание – из восьмого круга ада перевели в девятый, то есть в тюрьму, называемую на языке заключенных «крытой».

Когда его ввели в зону, мы – несколько человек – стояли у «курилки» и дымили махоркой. При виде чужого заключенного автоматически включилась политлагерная интеллектуальная игра под названием «Угадай, кто я, где и сколько времени сидел».

– Шесть месяцев в следственном изоляторе, – высказал свое соображение настоящий эксперт Боря Манилович, имевший большой опыт сидения в следственных изоляторах петербургских «Крестов» и московского Лефортово.

– Мало, – засомневался не менее опытный заключенный Миша Поляков, который почти столько же провел в «Крестах» за то, что был в бегах год и восемь месяцев.

– Самое меньшее девять месяцев, взгляните на цвет его лица и присмотритесь к походке.

– Да, но ведь нынче никого на девять месяцев в следственный изолятор не сажают! – удивился я (в предшествующую перестройке эпоху, по имени генерального секретаря КПСС именуемую «эпохой Черненко», прибывающие заключенные сообщали, что процесс следствия сократился максимально и доведен до трех месяцев).