Святая мгла (Последние дни ГУЛАГа) - Леван Бердзенишвили

– Сразу видно, ребята, что вы по культурному обмену.

Под конец комбинации игральных костей русские называли по-персидски: ду шеш, ду бара, яган и так далее. Рафаэл Папаян не признавал «короткие» нарды, будучи мастером «длинных», но он зря призывал к такой игре питерцев – они своих пристрастий не изменили.

Михаил Поляков руководил техническим отделом петербургской библиотеки имени Салтыкова-Щедрина и в течение многих лет на принадлежавших этому отделу копировальных машинах занимался размножением антисоветской литературы. Он себе установил норму в пятьсот страниц в день и со стахановским рвением из года в год ее перевыполнял. В ту пору, когда одной такой листовки было достаточно, чтобы с обвинением в антисоветской агитации и пропаганде попасть в тюрьму, он создал копии приблизительно двух тысяч книг, распространив это море литературы по всему Советскому Союзу. В конечном счете Комитет государственной безопасности обнаружил всего лишь шесть книг. Для сравнения скажу, что первый номер органа нашей Республиканской партии «Самрекло» («Колокольня») мы с моей супругой явили обществу всего лишь в 13 экземплярах.

Год и девять месяцев скрывался Поляков от знаменитой в мире советской безопасности, занимающей первое место по числу сотрудников, тайных и явных агентов на душу населения, способной дать огромную фору любой организации политического преследования. Из двадцати одного месяца, что его искали, 11 он был во всесоюзном розыске – такими данными не может похвастаться ни один другой советский политический заключенный, между тем Миша никогда этим не хвастался, и я годами с трудом выведывал у него таковые сведения по частям. За то время, пока Мишу тщетно искали, он обошел весь Советский Союз, побывал в том числе и в Грузии, в Тбилиси, и, перемещаясь на Запад, добрался почти до Батуми – до Самтредиа. Люди, с которыми он в то время контактировал, для нас не то что в зоне, но и в течение нескольких лет после освобождения оставались неизвестными, и лишь после обретения Грузией независимости, приехав поздравить с этим событием, он познакомил меня с теми, у кого он скрывался до ареста.

Поляков был приговорен к панджи-се (пять лет колонии строгого режима и три года ссылки), но его дело не было закрыто, и раз в год его посещала делегация чекистов из Питера с иллюзорной надеждой на то, что сумеют «расколоть» Мишу на предмет какого-либо канала распространения антисоветской литературы. Однажды по этому делу приехал чекист нового поколения, некий Кошелев. Говоря о «новом поколении», я имею в виду, что этот молодой человек был «державником» и циничным чекистом, он уже не слишком ратовал за коммунистов, более того, говорил с издевкой о коммунистической партии. Ничего не добившись от Миши, он побеседовал с нами, с остальными, изложив свое видение будущего Советского Союза – империя без руководящей роли коммунистической партии. Тут Георгий Хомизури живо оборвал его: «Отказавшись от руководящей роли коммунистической партии, ваша империя быстро рухнет и КГБ окажется под развалинами (к сожалению, как это бывает обычно, прогноз Жоры оправдался лишь частично). После того как Кошелев пораспространялся о всемогуществе державы, Поляков сказал ему, что если мы любим свою страну, то надо думать о том, как Россию из Советского Союза вывести. Раздосадованный Кошелев махнул рукой и вернулся в Ленинград.

Как-то раз Мишу вызвала небезызвестная Ганиченко, наш цензор, и вручила ему телеграмму супруги с классическим текстом: «Милый, прости, нашла другого человека». По советскому законодательству, как только человек отказывался от супруга (супруги) – арестанта, с той же самой минуты их брак объявлялся аннулированным. Так что к цензору Поляков вошел женатым, а вышел оттуда холостым (употребив термин острослова Маниловича – «плейбоем»). Однако, говоря по правде, обычно достаточно основательный и серьезный, Поляков не вышел, а вылетел из здания администрации, заявив спешно собравшемуся питерско-московско-тбилисскому содружеству, что несчастные гэбисты сами не ведают, какое добро ему сделали. Не прошло и недели, как он потребовал женить его на возлюбленной им Надежде. Администрация зоны и слышать об этом не хотела, особенно не желал допускать этого ленинградский комитет госбезопасности, однако вскоре весь диссидентский мир Советского Союза выступил в Мишину защиту, заступился за него и Запад, и Поляков добился своего. Сокращенный до двух дней медовый месяц Михаил и Надежда Поляковы провели в комнате личных свиданий ЖХ 385 / 3–5. На свадьбу Поляков пошел с букетом алых роз, выращенных в зоне.

В настольный теннис мы играли на самодельном столе, которому было далеко до профессиональных столов, однако шарик и ракетки были настоящими. Почему-то нас, любителей пинг-понга, оказалось мало. Вообще игроков было мало: четыре шахматиста, предводителем которых был Манилович; любители нард (здесь грузины занимали передовые позиции), две волейбольные команды – «Демократы» (осужденные за антисоветскую агитацию и пропаганду, однако принявшие в свою команду парочку шпионов и одного военного преступника) и «Академики» (профессора, доценты, доктора и кандидаты наук). В моем обвинительном заключении, представляющем в политической зоне фактически публичный документ, так как его следует предъявлять по первому требованию, значилось: «При задержании нес диссертацию к машинистке». И мне для «усиления» команды дали «зачет» по незащищенной диссертации и присвоили «научное звание».

Меньше всего любителей оказалось у настольного тенниса, и сражаться приходилось в основном нам с Поляковым. Так уж случалось, что в какой-то момент непременно фиксировался счет десять: семь, что на языке пинг-понга звучит как ноль: семь, а это был основной стандарт советской алкогольной бутылки, что очень забавляло Полякова, не чуждого выпивки. Как только счет становился ноль: семь, мы, игроки, наливали из термоса чай, и Поляков тут же на скорую руку сочинял тост, каждый раз улучшая свое знание грузинских традиций. Когда, выйдя на волю, мой брат Дато вместе с супругой приехали в Ленинград, Михаил Поляков пригласил их к себе, назначил Дато тамадой, но потом сменил его и сам, наподобие Пастернака, преподнес ему замечательный урок утонченного грузинского искусства ведения застолья.

Пинг-понг в Барашеве имел свою неповторимую экзотику: к двум игрокам присоединялся энергичный третий либо болельщик. Это замечательное существо мужского пола звался Цыганом, так как был черным как смоль. В зоне у нас было всего три кошки: очень старый кот Васька, юный молодец Цыган и нежное существо Адочка (полное имя Аделаида Григорьевна Мазур-Донская, так как ее попечителями были Гриша Фельдман, Дмитро Мазур и Гелий Донской). Цыган участвовал в игре в пинг-понг и пытался перехватить мячик, перепрыгивая с этой целью с одной стороны сетки на другую. Но успеха кот добивался лишь при счете ноль: семь, окончательно овладевая предметом своего вожделения и внимая в меру поощрительным речам Полякова.

Миша, как рационалист до мозга костей, был неусыпным врагом теории заговоров. Прежде всего он не верил в миф о всемогуществе, тотальности и непобедимости советской безопасности. Когда мы на наших тайных вечерях рассуждали о коварных происках и сверхсложных комбинациях КГБ, улыбчивый Поляков любезно прерывал нас и говорил: «Нет, ребята, там бардак!» А когда мы заговаривали об очень серьезных операциях КГБ за границей, например о гибели в автокатастрофе в Испании автора книги «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» Андрея Амальрика, Миша принимался цитировать шедевр диссидентского фольклора: