Сожжение Просперо - Дэн Абнетт

Бакунин немного смутился.

— Я хочу, чтобы кто-то отстаивал это дело. — Хавсер знал, что его глаза сейчас заблестели от нетерпения, знал, что многих раздражает его энтузиазм. Бакунин явно чувствовал себя не в своей тарелке, но Хавсер ничего не мог с собой поделать. — Мы — я подразумеваю не только себя, но и всех ученых, поставивших свои подписи под прошением, — мы нуждаемся в личности, которая довела бы это до Администратума. Чтобы нас заметили. Чтобы привлечь внимание тех, кто обладает влиянием и властью, чтобы организовать дело.

— При всем моем уважении…

— При всем моем уважении, сэр, я не хочу провести остаток своих дней подобно верному псу, сопровождая отряды Великого Крестового Похода и тщательно описывая их славные подвиги. Я хочу участвовать в более грандиозном процессе — в исследовании человеческих знаний. Мы должны определить границы имеющейся информации. Мы должны выявить пробелы и попытаться заполнить их или восстановить утраченные знания.

У Бакунина вырвался нервный смешок.

— Ни для кого не секрет, что мы когда-то знали, как изготовить вещи, которые сегодня недоступны для производства, — продолжил Хавсер. — Мы лишились великих достижений технологии, строительства, чудес физики. Мы забыли, как делать вещи, которые наши предки пять тысяч лет назад считали элементарными. Пять тысяч лет не такой уж большой срок. Человечество жило в Золотом веке, а сейчас мы роемся в пепле, стараясь собрать осколки. Всем известно, что в мрачный период Эры Раздора человечество утратило колоссальные сокровища. Но, сэр, вам известно, чего именно мы лишились?

— Нет.

— И мне тоже. Я даже не могу сказать приблизительно. И невозможно определить, с чего начать.

— Но простите, — возразил Бакунин. Он дрожал, как будто сидел на сквозняке. — Базы данных пополняются постоянно. Вот, скажем, только вчера я услышал, что у нас появились полные тексты еще трех пьес Шекспира!

Хавсер заглянул в глаза помощника.

— Ответьте мне на один вопрос, — сказал он. — Известно ли кому-нибудь, почему наступила Эра Раздора? И как мы дошли до того, что оказались во мраке Древней Ночи?

Хавсер проснулся с ощущением аромата листьев вурпу и услышал гул голосов в кулинархолле.

Вот только ничего этого не было.

Та встреча состоялась много лет назад и очень далеко отсюда. Просто он на мгновение отключился, и его посетили видения. Он вдохнул запах крови и смазки. Он почувствовал запахи плоти, грязи и крови.

От боли в изувеченном теле темнело в глазах. Может, Астартес — Медведь — введет ему какое-нибудь средство? Вряд ли. Его отношение к страданиям, похоже, сильно отличается от человеческого. Скорее всего, мозг в отчаянной попытке защититься в какой-то момент перестанет реагировать.

В кабине, вокруг металлических носилок, куда его уложили, было темно. Руки и ноги были пристегнуты. Полет все еще продолжался. Все судно вибрировало, гул двигателей ни на мгновение не умолкал, и время от времени их встряхивало из-за турбулентности.

Медведь появился из темноты и встал рядом с носилками, глядя на него сверху вниз. Он обрезал обгоревшие концы волос, а остальную гриву стянул сзади кожаным ремешком. Его продолговатое благородное лицо с высокими скулами, длинным носом и выступающим ртом напоминало рыло. Нет, не рыло — морду. Коричневые разводы татуировки подчеркивали очертания лица Медведя — втянутость щек, форму носа, скул и бровей. Кожа загрубела от ветра и потемнела. Его лицо казалось высеченным из куска твердой древесины, вроде тех, что украшают носы драккаров.

Он слегка наклонился над носилками, и Хавсер понял, что Астартес исследует его при помощи какого-то переносного прибора.

Медведь щелкнул выключателем и отложил устройство.

— Мы скоро доберемся, — сказал он. Переводчик вышнеземца поспешно выдал результат. — Там тебя будет ждать хирург, но сейчас мы в особом месте. Тебе это известно. Так что, если хочешь продолжать, пора начинать.

С этими словами он нагнулся и пальцами левой руки выдавил правый глаз вышнеземца.

Демон по имени Медведь не только обеспечил ему спасение, но и принес с собой абсолютное смирение. Вышнеземцу больше не надо было бороться с холодом, чтобы остаться в сознании, или с болью, чтобы остаться в живых. Он расслабился и погрузился в забвение, словно обломок скалы в безмятежную тишину замерзающего моря. Его терзала боль. Она окружила его со всех сторон снежной бурей, такой жестокой, такой мощной и яростной, что он видел ее, видел даже ослепленным глазом.

Буря бушевала еще долго после того, как боль отступила.

Они приближались к особому месту, о котором говорил Медведь. Они летели в снежном вихре. Это был ужасный снежный шторм.

Или это белый шум? Разряды статики вместо снежинок? Неисправный пикт-канал? Побочный сигнал поврежденной аугментической оптики? Обычный пух, просто белые точки на фоне… На фоне черноты. Чернота, должно быть, реальная. Она такая плотная. Сплошная чернота. Если только это не слепота. У него поврежден глаз. И его отсутствие причиняет боль. Болит глазница, где был глаз.

Снег и статика, чернота и слепота; значения перепутались. Он теперь не в состоянии их различить. Температура тела резко упала. Боль разбавлена оцепенением. Вышнеземец сознавал, что уже давно потерял нить событий. Сознание отказывается работать стабильно. Он завис в отвратительной пропасти полуяви, в жалкой норе с подветренной стороны снежного заноса бесчувствия. Отделить воспоминания от лихорадочных сновидений невероятно трудно. Что он видит: белый шум на неисправном экране или летящий снег на фоне твердой черной скалы? Невозможно определить.

Он вообразил, что чернота — это гора позади летящего снега; слишком большая гора, чтобы быть горой, черный клык скалы, маячивший в снежной буре, такой высокий и широкий, что его невозможно охватить взглядом. Гора такая огромная, что сразу же заполнила поле зрения сверху и снизу, слева и справа. Сначала он подумал, что это чернота полярного неба, но нет, это была нерушимая прочность несущейся на него скалы.

Он облегченно вздохнул. Теперь, по крайней мере, можно отделить один фрагмент воспоминаний от сновидений. Гора, безусловно, приснилась ему.

Ни одна гора не могла быть настолько огромной.

Его внесли из бури в теплую и надежно закрытую темноту глубокой пещеры. Там он еще некоторое время лежал и видел сны.

Вышнеземец спал долго.

Сначала его сны окрашивались болью от полученных ран и действием попадавших в кровь опиатов. Это были отдельные фрагменты, резкие и незавершенные, как кусочки головоломки или осколки разбитого зеркала, перемежаемые периодами бесчувствия. Они напоминали ему игру в регицид, соревнование между двумя опытными игроками. Медленные, осознанные движения, стратегически обоснованные, разделенные длинными прочерками созерцательного бездействия. Старую игровую доску украшала инкрустация из слоновой кости. Он чувствовал запах пыли, забившейся в уголки коробки. Рядом лежала небольшая игрушечная лошадь, сделанная из дерева. Он пил сок из красных яблок. Кто-то играл на клавире.