Боцман. Подводная одиссея - Сергей Зверев

– Хватит, – обратился Коля к инженеру, который все еще пытался достучаться неизвестно до кого. – Это дохлый номер. Никто нам открывать не будет.

Марат Петрович прекратил стучать, обернулся и прошептал:

– Ну что же это все-таки за комната?

– Да шут ее знает, – пожал плечами пловец. – На обычную тюремную камеру, а тем более на карцер, особо не похожа.

Они оба еще раз осмотрели помещение. У стены напротив зеркала стояли две застеленные кровати. Зиганиди дернул сначала одну, потом другую. Кровати не поддавали – были привинчены к полу. Сбоку от них у противоположной от двери стены находилась матовая перегородка, за которой был санузел.

– Да, на обычную камеру не похожа, но на модернизированную очень даже смахивает, – саркастично заметил инженер. – Ты что-нибудь помнишь?

– Ну, японцев, каюту, запах – и все. Дальше в отключке, – ответил Коля.

– То же самое, – подтвердил Марат Петрович. – Газ подействовал лучше некуда. Сейчас даже трудно сказать, сколько времени прошло с момента усыпления. Да и вообще – который сейчас час? Ты знаешь?

– Да откуда мне знать! Хронометра ведь нету. А по светящейся панели потолка я пока ориентироваться не научился, – Зиганиди понимал неловкость их положения, но продолжал вопреки всему хохмить.

– Не то день, не то ночь. Все смешалось в доме японских, – безуспешно пытался каламбурить в ответ Плахин.

– Я вот из того, что с нами после выхода из СПА произошло, практически ничего понять не могу, – недоумевая, проговорил Зиганиди. – Зачем самураи посекли в капусту северокорейских зомбаков, завоевали наше доверие, а затем траванули нас газом? И где сейчас Катя? В отдельных апартаментах?

– Да я сам с трудом соображаю, – заметил инженер. – Сейчас даже тяжко разобраться, кто это был. То ли японцы, изображавшие вначале северных корейцев, то ли северные корейцы, решившие изобразить японцев, чтобы выманить нас наружу. В любом случае, могу точно сказать одно: их чрезвычайно интересует «Русский витязь». А живы мы пока потому, что им не под силу открыть его люк. Они наверняка надеются, что мы им сможем в этом помочь. Я же надеюсь, что они все пойдут на хрен и ничего от нас не получат…

– Я тоже хотел бы на это надеяться. Однако боюсь, как бы эти бармалеи не стали нас шантажировать, угрожая Екатерине. Если для них так важен СПА, то пойти ведь могут на все что угодно. И мы это на себе уже ощутили, – вполне трезво толковал русский морской офицер.

– Гадство гадкое, – своеобразно выругался Плахин и осторожно уселся на кровать, будто боялся, что она под ним провалится.

Кровать не провалилась и даже не шелохнулась. Однако именно после того, как мужчина на нее сел, началось нечто странное. Из невидимых динамиков начала литься музыка. Музыкой, впрочем, назвать ее могли разве что любители электронных экспериментов со всяческими звуками. Душераздирающая мелодия звучала будто бы вдалеке. Но при этом было ощущение, что она проникала в мозг, высверливая его изнутри. Мелодия сопровождалась целым набором разнообразных звуковых эффектов разной частоты и громкости. Это был и надоедливый стук метронома с эхом. Это был и монотонный металлический скрежет, который с завидной регулярностью повторялся снова и снова. Дополнением к нему стали звуки маркера, пишущего или рисующего на бумаге, и гвоздя, которым старательно с вдохновением царапали по стеклу. Вместе с этим из динамиков доносились и некие будто потусторонние голоса. Даже у человека с самым стойким неприятием мистики могли сдать нервы. Голоса звучали так, будто нежить из преисподней рвалась в наш мир. Свет потолка начал мерцать и менять цвет в такт самым громким звукам, раздававшимся из динамиков.

Россияне, услышав и увидев все это, обменялись изумленными взглядами. Изумил их не столько сам факт воздействия на психику, сколько избранный тюремщиками способ. И тем не менее он был действенным. Как мужчины ни пытались не обращать внимания на музыку, ничего не получалось. Николай предложил сделать беруши из простыней. Однако простыни на обеих кроватях были сшиты из какой-то особенной сверхпрочной ткани. Как пловец ни тужился, разорвать простыню не сумел.

– Вот засранцы, – ругнулся он. – Они нас доконают этими своими концертами. Час-два мы еще продержимся. Но затем…

– Что затем? – с тревогой в голосе уточнил инженер.

– Последствия… Крышу снесет. Можно будет нас брать тепленькими под белы ручки, вести куда хочешь, просить что хочешь. Будем соглашаться на все, лишь бы больше не слышать всю эту «атмосферную музыку», – предположил Зиганиди печальный исход психической атаки, но по-прежнему не теряя присутствия духа. Поэтому последнюю фразу вымолвил на старосветский манер, подчеркнуто окая и выговаривая не «фе», а «фэ». Казалось бы, мелочь, сущий пустяк, но это неожиданно развеселило Плахина. И он расхохотался на всю камеру.

– Аха-ха, – не унимался он. – Воистину, у нас здесь своя атмосфэра.

Инженер не переставал хохотать, и Коля заподозрил неладное: уж не нервный ли срыв стал поводом для этого? Пловец попытался остановить товарища по несчастью, но тот все смеялся и смеялся. Понимая, что продолжение может быть чревато, пришлось пойти на крайнюю меру. Зиганиди отвесил Плахину несколько хороших оплеух, и тот наконец сумел прийти в себя. Он смотрел на ударившего его так, будто только что свалился с луны.

– Ты чего? – промямлил он.

– Не надо бросаться из крайности в крайность, – проговорил пловец. – Так только хуже будет.

– Что же делать тогда? – вопросил инженер, сходя с ума от новой порции «музыки».

– Может, попробуем спеть что-нибудь? Всем врагам назло. Как в советском фильме про ошибку резидента… – выдал Николай и тут же затянул песню: – Я в весеннем лесу пил березовый сок…

– С ненаглядной певуньей в стогу ночевал, – неожиданно подхватил Марат Петрович.

Екатерина находилась в помещении, которое было почти точной копией камеры Зиганиди и Плахина. И зеркало, и санузел, и кровати, и светящийся потолок… Единственным отличием было окошко над одной из кроватей, почти под самым потолком. Решетки на нем не было. Да она и не требовалась. Ни один человек, будь он взрослым или ребенком, не сумел бы просочиться через окно – настолько малюсеньким было оно. А даже если бы у кого-то и получилось протиснуться наружу, то он наверняка бы грохнулся вниз на столы. Окошко выходило на море. Через него были видны часть суши и водная гладь. Прыгай, если хочешь!

Сабурова, как и Коля с Маратом Петровичем, не помнила, как попала сюда – в место своего заточения. Сразу же после того, как она оказалась схвачена и закручена в брезент, подлые супостаты вкололи ей какую-то усыпляющую дрянь. Вкололи прямо через брезент. Тогда она мгновенно отключилась и пришла в себя уже только в помещении. Естественно, что ни дорогу, ни время, затраченное на нее, ничего другого женщина была не в состоянии запомнить.

Немного ныло и чесалось плечо, что являлось последствием укола. Кроме этого, Кате очень сильно хотелось пить. Казалось, что она не пила уже целую вечность и готова выдуть хоть целую бочку. Она тихонько кашлянула и повертела головой. За ширмой возле унитаза находилась раковина. Боевая пловчиха двинулась туда, надеясь хлебнуть воды хотя бы из-под крана. Надежда оказалась напрасной – кран не включался, как она над ним ни колдовала. Она со зла ударила по нему несколько раз. Послышался шум открывающейся двери.