На обочине мира - Росс Уэлфорд

Мы проходим Тюдоров. Это же история: что тут может не нравиться? Но, честно говоря, всё кругом такое странное, что на этом этапе я уже не удивилась бы, если бы узнала, что Генрих Восьмой сменил имя и стал какой-нибудь Белиндой Сотой, у которой было четырнадцать мужей, но нет – пока что он остаётся Генрихом Восьмым со своими всего лишь шестью жёнами.

У Кристофера громкий раскатистый голос, и он оказывается одним из тех учителей, которые любят расхаживать по классу, размахивая руками и «драматизируя». Он рассказывает о коронации короля Генриха, используя слова типа «блистательно» и описывая толпы, явившиеся поглазеть на празднование. Мне это даже нравится, как вдруг Кристофер останавливается и указывает рукой на меня, и я моментально напрягаюсь.

– Мина! – грохочет он. – Какое современное событие можно, по-твоему, назвать эквивалентом этой коронации? Думай шире, Мина! Что-то, что одновременно наблюдало множество людей?

Что ж, не хочу хвастаться, но в таких штуках я разбираюсь, в основном потому, что мой папа – фанат викторин и постоянно швыряется вопросами в духе «Кто первым пробежал четырёхминутную милю?» Так что я делаю вид, будто задумываюсь ненадолго, чтобы не выглядеть всезнайкой, а потом говорю:

– Высадки на Луну, сэр. То есть Кристофер. Сэр Кристофер.

Следует пауза – он явно восхищается моей сообразительностью. А потом говорит:

– Прости. Что ты сказала?

– Высадки на Луну!

– И что, скажи на милость, представляли собой высадки на Луну?

Конечно же, он спрашивает это для того, чтобы я смогла продемонстрировать ещё более глубокие познания в истории. Так что я отвечаю:

– Тысяча девятьсот шестьдесят девятый. Нил Армстронг ступил на поверхность Луны, и миллионы людей по всему миру следили за этим по телевизору. – По классу расползается тихое хихиканье. Наверное, они мне не верят, так что я продолжаю.

Знаю – тут можно было бы уже и догадаться.

– Когда он спустился с лестницы, то сказал: «Это один маленький шаг для человека и огромный скачок для человечества!»

– Ты что, пытаешься шутить, Мина?

Олли – если кто тут и пытается шутить, так это он – встревает:

– Он долетел туда на лётике, Крис! Пришлось здорово поднапрячься!

Громкий смех. Кто-то ещё говорит:

– Так они выяснили, сделана Луна из сыра или нет?

К этому моменту все прямо-таки хохочут, а у меня от стыда горит лицо.

– Ну ладно, класс, успокойтесь, – преувеличенно терпеливо говорит Кристофер. – Мина. Я буду благодарен, если ты станешь вести себя немного серьёзнее и оставишь истории про высадки на Луну для уроков креативного письма с Клэр. Это же надо придумать!

Тут я уже не выдерживаю. Может, дело в стрессе, но я сама не понимаю, как вскакиваю, опрокидывая стул, и кричу:

– Но это правда! Это действительно было! Это одно из величайших достижений человечества! Корабль назывался «Аполлон-11». Я видела запись. Нил Армстронг и Базз… как там его…

– Пчёлка Баззи? – подсказывает Олли и начинает жужжать, и все просто покатываются со смеху, подвывая.

– Можете посмотреть на Ютубе! – ору я.

– Ладно! Достаточно! – кричит Кристофер. – Мина. Ты сейчас же выйдешь из класса. Иди посиди в коридоре. А вы, седьмой класс, – успокойтесь немедленно.

Так что я вылетаю за дверь. Всё, о чём я думаю, сидя в коридоре на скамейке, – это «Ненавижу это место».

Я просто хочу к маме. Хочу, чтобы она крепко обняла меня своими большими руками и сказала, что всё будет хорошо. Что, как бы странно я себя ни чувствовала, это пройдёт. Она бы объяснила, что происходит, и снова обняла бы меня, а потом пришёл бы папа и отпустил какую-нибудь дурацкую шутку – такую плоскую, что даже Алекс бы захихикала, и мы бы посмеялись все вместе, как раньше, до того, как родители начали постоянно спорить, а Алекс – закрываться у себя в комнате с компьютером.

Потом я бы пошла и выпила горячего шоколада с Моди у её буржуйки, и она проводила бы меня домой, и я приняла бы ванну, а мама или папа – или даже Алекс – почитали бы мне, а по телику не было бы никаких новостей о войне, а когда я проснулась, всё было бы нормально. А потом…

– Уилла? Ты в порядке?

Это голос Мэнни, но я не решаюсь даже посмотреть – вдруг что-нибудь ещё изменилось. Остаток дня я провела, совсем не открывая рта – что вообще-то тяжело, учитывая, сколько раз мне хотелось разинуть его от изумления. Теперь я стою в стремительно пустеющем школьном вестибюле, и мимо меня проносятся ребята. Никогда бы не подумала, что можно устать от ярких цветов, но теперь они меня просто раздражают.

– Уилла! – повторяет Мэнни. – Ты это видела?

Я неохотно поворачиваюсь и слежу за его взглядом. Толпа рассосалась, и теперь мы практически одни в вестибюле – смотрим на табличку на стене. На табличке – фотография важного вида седовласой женщины в строгом пиджаке, с голливудской улыбкой и пытливым взглядом.

Я пожимаю плечами.

– И что? Кто это вообще?

Мэнни ухмыляется.

– Ты что, не узнаёшь?

Я снова смотрю на фото.

– Нет. О чём ты, Мэнни? Перестань прикалываться. Я не в настроении. Я хочу свалить отсюда…

– Блин, да это же она! Твоя подруга – Моди! По крайней мере выглядит точно как она, разве нет?

Я приглядываюсь повнимательнее. Нужно признать, что сходство есть. Эта женщина стройнее, строже и лощёнее, чем та, которую знаю я, – кругленькая и взъерошенная, и всё же… Я мотаю головой.

– Не может быть, – говорю я.

– Почему нет? – не сдаётся Мэнни. – Ну в смысле – учитывая, сколько всего произошло…

– Это просто не она, ладно? Начать с того, что фамилия Моди не Фрай, – рявкаю я. – Она Моди Лоусон. – Мэнни притихает, и мы выходим из школы, но по пути я кидаю на фото ещё один взгляд украдкой.

Пять минут спустя мы оказываемся на побережье – никто из нас так и не произнёс ни слова. Такое ощущение, будто все эти странности лишили нас дара речи. Я просто иду, опустив глаза – на суперчистый, суперровный тротуар (никаких тебе коварных трещин, никаких собачьих какашек, как в Какашечном проулке), потому что уже устала удивляться – «Ого, глянь вон туда!» или «Это здание всегда было такого цвета?»

Мимо проносятся летающие сигары, фрирайды и прочий удивительный транспорт, но я даже не смотрю на них.

В конце концов мы оказываемся на Поле – неподалёку возводят новую сцену. Я решаю, что теперь можно спокойно поднять глаза, потому что единственное, что я вижу, – это коричневатый песок пляжа, а за ним – море. Хоть что-то осталось неизменным. И всё же… Может, мне просто кажется, но даже море выглядит как-то по-другому, хоть я и понятия не имею, как это возможно.