Самозванцы - Сантьяго Гамбоа

„Я — немец, изучающий Ван Мина, Ли По и многих других,

автор немецкого критического издания по произведениям By Хинджи,

одновременно с этим являюсь также критиком Джорджа Лукаса,

коллекционером первых изданий сочинений Кафки,

поклонником прозы Стивенсона,

вынужденным читателем Жозефа Рота,

близким другом сына Генриха Белля,

читателем двух полных дневников Михоса Жилахи…

Я, Гисберт Клаус,

человек своего времени,

преподаватель кафедры китайской культуры Гамбургского университета,

страдаю от одной только мысли подняться на борт этой железной птицы!

Разве это не достаточный повод для того, чтобы переплатить за место в салоне первого класса?“

Салон VIP аэропорта во Франкфурте. 15:08.

„Здесь очень удобно. Кожаные кресла. Отдельные салоны. Есть места для курящих, для сна, для просмотра кинофильмов. В баре можно заказать ликеры, кофе и прохладительные напитки. Холодильники с минеральной водой, соками и бутербродами. В застекленном шкафу — газеты из Европы и США, к примеру, „Ньюсуик“, „Харперс базар“, „Бильд“. Вот это да — все для пассажиров! Большинство — деловые люди. Серьезные мужчины в костюмах с галстуками. Как можно летать на такие дальние расстояния в таком неподходящем одеянии? Нужно быть дураком, простите за выражение. Даже если вас будет встречать очень важная персона, всегда есть время на то, чтобы переодеться в последние часы полета. Чтобы убить время в ожидании посадки, я выработал следующую теорию. Если вы не можете угадать род деятельности некоторых людей, тех, кто занимается продажей акций, биржевиков или инвесторов, то можете распознать их по внешнему виду — виду преуспевающего руководителя. Этот образ весьма характерен и подходит каждому из них, будь то маклер Лионской биржи или шеф отдела продаж. Конечно же, это манера одеваться, качество чемодана и пренебрежительное отношение ко всему, что не относится к их бизнесу. На самом деле значимость не в них самих, а в статусе компании, которую они представляют. Я с жалостью отношусь к таким людям.

Но в конце концов, мне-то что до этого? Просто праздные мысли. Лучше займусь чтением. Я взял с собой дневник Пьера Лоти, испещренный моими пометками, но, если быть честным, сейчас меня больше привлекает чтение полегче. Что подумала бы Юта, если бы увидела, что за книжонку я приобрел в киоске аэропорта? Даже не знаю, упоминать ли о ней здесь. Ладно, почему бы и нет? Это „Портной из Панамы“ Джона Ле Карре. Почитаю какое-то время, сюжет увлекательный. Конечно, у меня с собой есть еще Марко Поло с большим количеством интересных ссылок, но займусь этим позже, уж очень занимательна книга Ле Карре“.

Рейс Франкфурт — Пекин, „Люфтганза“. Место 3А. 19:18.

„Мы уже пролетаем над какими-то землями, в иллюминатор можно разглядеть далекие светлые точки. Сканер показывает наше местонахождение, время в полете и оставшееся до прибытия в пункт назначения. Какой во всем порядок, какой спокойный отдых! И все же временами я чувствую некое сомнение, и вот что меня беспокоит. Что ждет меня по приезде? Я прочитал, что аэропорт расположен в шестнадцати километрах от города и что отель „Кемпински“ находится недалеко от парка Шаоянг и Международного выставочного центра. Насколько мне известно, такси из аэропорта в гостиницу обойдется не дороже 60 юаней, это около двадцати долларов. По моим подсчетам, дорога займет минут тридцать — сорок, в зависимости от интенсивности движения; не могу точно сказать заранее, но если указанное время моего прибытия 12.25 пополудни, то возможная задержка может составить до 60 процентов времени, которое понадобится, чтобы доехать до отеля. Я подсчитал также, что мое знание китайского позволит воспринимать при общении около половины информации, учитывая, что знание языка „пассивное“, ведь я занимался только чтением и грамматикой.

Литературный китайский, которым владею я, всегда отличался от разговорного, и отсюда большой процент ошибок. Поскольку любой язык — это живой организм, он постоянно претерпевает изменения своей структуры; появляются заимствования, ощущается влияние родственных языков, местного жаргона. Все это делает его своего рода завораживающим инструментом, на котором, однако, весьма сложно играть. Итак, я слушал китайскую речь в ресторанах, а также смотрел фильмы без перевода и пришел к выводу, что мой процент восприятия китайской речи достаточно высок. Первым моим собеседником будет таксист, который повезет меня в отель. И сейчас я думаю вот о чем: кто это будет? Чем он сейчас занят? Где-то в Пекине есть некто, и сейчас он может заниматься чем угодно: спать, пить, беседовать, любить свою женщину, просто слоняться без цели, а уже завтра он будет присутствовать при моем первом опыте общения на китайском языке. Этот человек значит для меня гораздо больше, чем я для него, но мне известно то, чего он, кем бы он ни был, пока не знает: завтра, в час дня, 13 сентября, наши пути пересекутся. Мне бы так хотелось, чтобы этот мужчина (предполагаю, что большинство китайских таксистов — мужчины, как это обычно бывает везде) пришел завтра вечером домой и рассказал своей жене, что подвозил одного немецкого профессора, и тот поддерживал разговор по-китайски, несколько нерешительно, но очень приветливо и любезно. Боже мой, если бы его мнение обо мне было именно таким! Да? Простите? (На пленке слышен другой голос, это стюардесса.) Белого вина, пожалуйста, да, белого“.»

Нельсон прощался с Эльзой в аэропорту Остина; в сумке лежали дедовы документы, которые должны были стать подспорьем в его расследовании; и Нельсон Чоучэнь Оталора вдруг почувствовал себя поэтом: «Смуглянка, я еду на Восток, где, как говорят, восходит солнце». Потом они поцеловались, и Нельсон объявил, что это путешествие — первый шаг на пути к их новой жизни, их возрождению. Через некоторое время, уже пройдя на посадку, он нацарапал эту фразу в своем блокноте и продолжил ее такой строкой: «Я вернусь, как возвращаются ласточки». Эти слова показались ему совсем неплохими, и он продолжил, записывая фразы уже в виде стихотворения:

Я еду на Восток, где, как говорят,

рождается солнце.

Но я вернусь, как возвращаются ласточки,

Темные от своих теней.

Вылет задерживали, и ему пришлось провести пару часов в кафе-гриль, где он наблюдал за самолетами, которые заходили на посадку. Там он продолжил свой поэтический труд:

Эти тени — мои самые сокровенные желания.

Те, что витают над тобой.

«Черт побери, — сказал он себе, — а у меня получается. Я еще не в Китае, а уже чувствую такой творческий подъем». Он не собирался думать о грязной шутке Флореса Арминьо, но все же думал — и никак не мог понять, какого дьявола тот подговорил Ронкарио пойти на предательство. Вот подонки. И потом, разве не все действуют точно таким же образом? Предательство свершилось, но придет время мести. Он, подобно Ахиллесу, вернется с копьем и щитом, дабы покарать преступников. С этими мыслями он продолжил свою поэму: