Пока не взошла луна - Надя Хашими

– Да простит ему Аллах его грехи! Потерять сына, юношу…

Падар-джан покачал головой. Он не отводил глаз от Кокогуль, взглянув на меня лишь раз, чтобы оценить мою реакцию.

– Вот беда! Беда! Мы как раз начали сближаться с этой семьей! Они казались такими славными людьми, солидными и явно более обеспеченными, чем большинство в Кабуле. У них есть еще один сын, но он уже женат! Теперь у нас нет шансов с ними породниться. – Кокогуль не могла скрыть, что именно огорчает ее по-настоящему.

Падар-джан посмотрел на нее и вздохнул. Он давным-давно принял Кокогуль такой, какая она есть, но день за днем продолжал надеяться, что она перестанет заставлять все крутиться вокруг себя.

Отец откашлялся и сказал:

– Завтра я разузнаю о джаназе – отдадим долг уважения этой семье при подготовке к похоронам. А сейчас давайте есть. Ферейба готовила для нас, и ее труд не должен пропасть. – Он задумался. – Нужно будет послать им еды.

– Еды? Они держат повара, который для них готовит. А нам тяжело даже эти рты прокормить!

– Мы пошлем им еду и отдадим дань уважения. Мы разделили с ними счастливые дни и не должны отдаляться теперь, когда у них горе, – медленно и твердо проговорил падар-джан, глядя на Кокогуль. Та сникла от его решительности.

Их семья оплакивала смерть сына, а мне стыдно было признать, что я испытывала облегчение, как будто с моей шеи сняли ярмо. Я спаслась от несчастья, но теперь меня угнетали тяжелые мысли.

За столом я сидела с каменным лицом, двигая челюстями, но не чувствуя вкуса еды.

Это все произошло не случайно.

Я не поднимала головы, боясь, что семья прочтет мои мысли и поймет, что я сделала. Я перестала быть невидимкой.

В саду, сложив руки, я обратила лицо к солнцу и начала молиться. Когда мой сосед окончил ту роковую молитву, я прошептала: «Аминь». Я отправила его слова к Аллаху, как будто имела право молиться с незнакомцем. Его слова, наши слова звучали у меня в голове: «Аллах, пожалуйста, яви милость моей соседке. Помоги ей избежать пути, который готовят для нее другие с этим сватовством. За последние недели она вздохнуть не могла свободно. Если это сватовство примут, станет лишь хуже».

Милость… Вздохнуть свободно…

«Молю, не позволяй, чтобы ей препятствовали в достижении целей».

Кокогуль, слишком взволнованная, чтобы есть, то и дело тяжело вздыхала, и я не знала, куда деваться. Сестры без конца переглядывались, им не терпелось поскорее оказаться подальше от мрачной тишины обеденного стола и как следует все обсудить, но так, чтобы не слышал отец.

Во мне постепенно поднималась волна тревоги. Вполне возможно, что я была причастна к смерти этого мальчика. И не просто причастна: вдруг именно я отвечала за то, что Бог забрал его жизнь?

Боясь подавиться, я тщательно пережевывала еду. Кто знает, чего захочется Аллаху.

Я размышляла о том, слышал ли эту новость мой сосед. От воспоминания о нем мои мысли приняли совсем другое направление. Теперь я думала о значении его слов. Зачем он послал их в небеса?

Я боролась с желанием выскочить из дома, убежать в сад и позвать его, чтобы он объяснил, что случилось.

Следовало подождать.

После смерти матери я жила с уверенностью, что вокруг меня кипит жизнь, а мое существование никак не влияет на мир. Но это, возможно, было не так.

Через два дня в наш дом вернулся покой. Сестры смирились с тем, что мне нечего сказать о смерти этого мальчика. Кокогуль пришлось распрощаться с надеждами на величие нашей семьи. Падар-джан отправился к аге Фирузу выразить соболезнования. Вряд ли эти двое отцов могли себе представить такой повод для встречи. Я, полностью опустошенная, начала стирать и обнаружила, что не взяла мыло. По пути за мылом я вспомнила, что нужно замариновать мясо, а через несколько часов наткнулась на заброшенную стирку…

У меня разрывалась душа. Я побрела в сад. Каждый шаг казался нарушением границ. Ветви, которые когда-то раскрывались навстречу мне, как распростертые объятия, теперь словно бы указывали на меня, обвиняя: они видели, что я совершила.

Я кашлянула.

– Салам, – вкрадчиво поздоровался он.

– Я не знала, застану ли тебя здесь.

– Хорошо, что это ты, – весело сказал он, – а то мало ли кто мог прийти.

Радость в его голосе казалась святотатством.

– Ты не слышал последние новости? – прошептала я.

– Новости? Какие? – Теперь он говорил серьезным тоном.

– Про того мальчика. Ты правда не знаешь?

– Что произошло? Ты взволнована?

– Он умер, да простит Бог его душу.

– Как? Ты шутишь, Ферейба? – прошептал он в ответ.

Меня удивила горечь в его голосе.

– Такими вещами не шутят, – ответила я и выпалила все, о чем мне хотелось кричать с тех пор, как эту новость принесла Кокогуль, – все так и есть, он умер, и похоже на то, что мы молились об этом, но ведь все было не так, правда? Чего мы просили? Какой грех совершили?

– Тише, – предупредил он, – что же, значит, это правда. Конечно, мы ни о чем таком не молились. Не говори глупостей. Расскажи, как это случилось.

Я пересказала все, что слышала от Кокогуль. Я столько раз перебирала все эти события в голове, что почти воочию представляла себе последние часы его жизни. Я описала, как он задыхался, хватаясь за грудь, как пылала его кожа, а внутри бушевала буря, прорываясь через горло.

– Ферейба-джан, послушай меня. Новость ужасная, и я знаю, что все это может выглядеть странным, учитывая наш разговор, но поверь, я не хотел причинить ему зла. Это была молитва, а не проклятие. Не в нашей власти было влиять на события.

– Но мы же молились…

– Да, молились. И ничего больше. Мы никому не желали зла, уверяю тебя. Мы просто хотели избавить тебя от несчастья. Ты должна это понимать.

Сад легонько вздохнул. Пронесся ветерок. С моей души упал камень. Мой сосед был прав. Я действительно знала, что мы никому не желали смерти. А еще я знала – с тех пор, как впервые услышала его голос, – что у этого человека доброе сердце.

Когда мне не с кем было поделиться своими мыслями, он повел себя по-дружески. Даже сейчас он оставался моим единственным другом в такие времена и в таких краях, где дружбы между мальчиками и девочками не существовало. Были братья и сестры, тетушки и дядюшки, мужья и жены, но не друзья.

Я не могла решиться посмотреть ему в лицо или произнести его имя. Но близость – это не только имена и лица. Я многое разделила с этим незнакомцем и чувствовала, что у меня горят щеки при мысли о том, как сильно я полагалась на него в эти кошмарные дни.

– Ты прав. Так ужасно было думать об этом…

– Не думай так. Теперь, после странных и печальных событий, ты свободна. Я не буду плохо говорить о покойном, но мы с тобой знаем, каким человеком он был. Ты ничего не сделала. И я ничего не сделал, поэтому не будем взваливать ответственность на свои плечи.