Урки и мурки играют в жмурки. Отвязный детектив. - Александр Сидоров

— А что по Коляну?

— Записывайте про своего Коляна, — сказал Гольдман. — Разведка доложила точно. Вот данные информбюро. В смысле — информационного центра. Бушуев Николай Иванович, 17 апреля 1952 года, город Елец. Значится под кличкой «Лешак». Семнадцатого апреля сего года освободился из колонии номер девять города Климска. Пять судимостей — 144-я, опять 144-я, 145-я, 158-я…

— Крадун, значит, — отметил Костя, перечитывая запись. — И немножко разбойник. Хороший букет. О! Глядите, освободили его прямо в день рождения. Интересно, как он его отметил…

— А мне интересно, как вы отметите мой доблестный труд, — встрял в рассуждения следака Гольдман.

— Семён Давидович, вы забыли лозунг перестройки?

— Про социализм с нечеловеческим лицом? — догадался эксперт.

— Про нечеловеческую трезвость с нормой жизни, — опроверг его домыслы Костя. — Или вы продолжаете пить тазиками? Вот так и рушатся наши крепкие семьи…

Вообще-то Гольдман почти не пил. А если и пил, то какую-нибудь дрянь типа белого десертного. И жену, которую так опрометчиво обещал подарить Косте Костанову, Семён Давидович тоже любил. Прожили супруги вместе почти пять десятков лет и ни разу толком не поссорились. Разве что однажды, когда Семён Давидович неудачно оставил у порога тазик с водой, Клара Львовна угодила в него ногой и звонко шлёпнулась. После чего села рядом с тазиком и проплакала больше часа. Несмотря на клятвенные заверения Гольдмана в том, что тазик он оставил не нарочно, а по рассеянности, супруга до сих пор была убеждена в обратном. И это камнем лежало на душе Семёна Давидовича. Когда-то он поделился своей тайной с Костей. С тех пор следователь время от времени не упускал случая ввернуть в разговор злополучный тазик. Что очень Гольдмана обижало.

— Константин Константинович, вы бы лучше занялись делом, — сухо отрезал криминалист.

— Ухожу, ухожу, — поднял Костя ладони, защищаясь от Гольдмана. — Мне ещё про кекс надо выяснить. Который чирикает…

И он исчез.

которая на пальцах повествует о бригаде жуликов имени французской эскадрильи, а также знакомит с языком «отвёрточников» и камерными развлечениями малолеток

18 апреля, Климск, с раннего утра до полудня

— ЕСЕНИНА ЖАЛЬ, — вздохнул Шашель, когда они с Салфеткиным наконец поставили привезённые им колёса и выбрались на трассу. — Хороший парень. Будет теперь гнить — ни креста, ни могилы.

— Да ладно, — угрюмо буркнул Салфеткин. — Мертвецу всё равно. Мне другого жаль. Бабок моих мне жаль.

— Я же сказал — займу! — раздражённо отрезал Шашель. — Не ной.

— Да что «займу»! — огрызнулся Салфеткин. — Твоё «займу» всё равно отдавать надо. Нет, я хочу эту тварь найти. И глотку ей перегрызть.

— Ну ты Дракула… — насмешливо протянул Шашель. — Где его искать, этого козла? Он давно укатил, даже рукой не помахал.

— Не знаю где, — опять буркнул Салфеткин. И вдруг хлопнул себя по лбу: — Нет, знаю!

— За дорогой следи! — подскочил Шашель. — Чё ты колесо бросаешь? А то не одного козла придётся искать, а двух баранов. К тому же на кладбище. Ну? Чего ты там надумал? — И Шашель ткнул пальцем почему-то в свой лоб.

— По чернушникам надо пробежаться! — предложил Салфеткин. — У нас в округе сколько их?

— Какие ещё, на хрен, чернушники? — удивился Шашель. — Чернушники на зоне нарды мастерят. — Но тут же до него дошло: — А, ты про «мастерил», которые угнанные тачки рихтуют… Ну, ям пять я знаю. Трое под ворами, один, я так думаю, с ментами в доле. Плюс неманы, те гуляют сами по себе. Хотя ворам, наверно, отстёгивают на общее. От сумы да от тюрьмы… За «колючкой»-то всё равно бродяги рулят.

— Давай всех этих подпольщиков пошерстим! — завёлся Салфеткин. — Вдруг им кто-то нашу «шестёру» скинет…

— Вряд ли, — засомневался Шашель. — Наверно, малолетки развлеклись. Сейчас ссутся от радости. Им главное — что лавэ по-лёгкому срубили. А тачку уже давно бросили.

— Может, и так, — грустно согласился Салфеткин. — Но недомерки, скорее, наш «чероки» угнали бы. Чего им с «жигулём» возиться?

— Это верно, — кивнул Шашель. — У меня всё время это в башке вертится. Наверное, тот, кто угонял, прикинул, что за таким джипом стоит суровый народ. Лучше не связываться.

— Чего ж они тогда бабки насунули?! — взвизгнул Салфеткин. — Не забздели…

— Непонятка, — опять согласился Шашель. — Пожадничали. А жадность, как известно, фраера губит… Ну что ж, для верности можно пробежаться. Если эти чурбаны такие отмороженные, у них хватит дури и тачку на выкуп скинуть. Только кто же это такой крутыш? Местные весь автопарк Мао знают, как «Отче наш». А гастролёры откуда в курсах, где угнанную тачку пристроить?

— Не забивай голову, — махнул рукой Салфеткин. — Поехали.

НА ПЕРВЫХ ДВУХ ТОЧКАХ приятелям не повезло: свежих поступлений там вовсе не было. Правда, у дагестанца Бодруди «шестёрка» имелась, но доставили её месяц назад. Лишь когда Шашель с Салфеткиным сунулись в Посёлок Грибной, километрах в двенадцати от Климска, им крупно повезло.

Место это славилось тем, что обитали здесь в основном глухонемые, на жаргоне — «неманы». Любопытно, что сами аборигены нормально реагировали, когда их кликали неманами, зато многих оскорбляло слово «глухонемой». Немыми они себя не признавали. Как это — немые? Да у них целых два языка — язык жестов и азбука на пальцах, которую учёные люди зовут диковинным словом «дактильная». Обитатели посёлка считали себя только глухими. А многие вообще были лишь тугоухими, поэтому даже разговаривать умели — медленно, тягуче, по слогам и необычайно громко, как будто боялись, что собеседник их не услышит.

В посёлке располагался небольшой механический завод, где человеку с нормальным слухом работать было совершенно невозможно из-за чудовищного шума старых станков, грохота конвейеров и прочих пролетарских прелестей. Трудились неманы необычайно добросовестно, тщательно и со знанием дела. Это вообще отличительная черта глухонемых, за что бы они ни взялись. И, конечно, неманская среда обитания была перенасыщена криминалом. Неразговорчивые поселяне на всю катушку торговали наркотой, «бегали» по карманам и творили прочие уголовно наказуемые чудеса. «Перековка» угнанных машин считалась здесь делом чистым и за малым не богоугодным.

«Яму» в посёлке Грибном в незаконном мире называли «Нормандия» — в честь знаменитой интернациональной эскадрильи «Нормандия-Неман». Держали её несколько глухонемых и казах Карл Григорьевич Исламбеков, которого в шутку прозвали Шарль де Голльевич — в честь покойного президента Франции. «Нормандию» окружал высокий кирпичный забор. Шашель нажал на кнопку звонка слева от массивных кованых дверей.

— Зачем звонок? — удивился Салфеткин. — Они же глухие!

— Во-первых, не все, — пояснил Шашель. — Шарль же нормальный. И ещё парочка ребят. А во-вторых, там, кроме звука, лампочки начинают мигать.