Секс в Средневековье - Рут Мазо Каррас

Не все христианские мыслители учили, что сексуальные отношения всегда греховны: некоторых мыслителей церковь объявила еретиками за такие высказывания. Общепринятая западнохристианская доктрина учила, что секс для любых других целей, кроме удовольствия – для рождения детей, для удержания супруга от того, чтобы впасть в грех – вполне приемлем. Однако предпочтение всегда отдавали целомудрию. Некоторые средневековые авторы верили, что любой сексуальный контакт – даже в браке, даже репродуктивный – не может существовать без похоти и «зова плоти», и даже те каноники и богословы, которые возражали против такого подхода, все равно относились к сексуальным отношениям с глубоким подозрением. Чтобы понять причины такого подхода, мы должны вернуться в прошлое – еще до начала Средневековья, в первые века развития христианства – и посмотреть, как развивалось христианское учение о целомудрии.

Иисус много говорил о любви, но мало о сексе: его моральные наставления были больше связаны с тем, чтобы любить и избегать лицемерия, а не воздерживаться от секса. Тем не менее, его одобрение тех, кто «сделали сами себя скопцами для Царства Небесного» (Мф. 19:12), ясно указывает на то, что воздержание угодно Богу – вне зависимости от того, следует ли интерпретировать эту фразу в прямом или переносном смысле.

Некоторые христиане восприняли эти строки буквально: например, богослов Ориген (185–253) оскопил сам себя. Церковный историк Евсевий Кесарийский отозвался об этом акте как доказывающем «молодость и незрелость его ума, но также глубину его веры и силы воли»[27]. Никейский собор 325 года – первый собор после того, как христианство было легализовано в Римской империи – постановил, что оскопившие себя клирики должны быть отстранены от духовной службы: собравшиеся епископы нашли кастрацию богопротивной, напоминающей языческие обряды. Однако, как признавал Евсевий Кесарийский, слова Иисуса указывали на то, что даже если мужчинам не следует кастрировать себя, само намерение было вполне благочестивым. Добрый христианин должен вести себя так, как будто он был кастрирован, воспроизводя духовно то, что язычники могли бы совершить только с телом.

Но для развития христианской мысли о сексуальности еще важнее немногих прямых высказываний Христа был пример самой его жизни. Ни в одном из канонических Евангелий не описаны какие-либо эротические отношения. Представление о том, что Христос соблюдал целибат и оставался целомудренным, в Средние века было особенно сильным. Даже сегодня, когда верующих не подталкивают к сексуальному воздержанию, идея о подражании Христу используется для оправдания безбрачия у клириков Римско-католической церкви (по тем же причинам женщины не имеют права быть священнослужителями: только мужчина может в полной мере уподобится мужчине Христу).

И хотя сам Христос мало что говорил о сексуальном поведении, апостол Павел, чьи послания к самым разным христианским сообществам по всему Средиземноморью вошли в Библию, был намного больше обеспокоен этим вопросом. Он не говорил прямо, что сексуальный контакт делает человека нечистым, и его изречение: «Для чистых все чисто» (Тит. 1:15) иногда толковали как разрешение к такому поведению, которое он наверняка не имел в виду. Он считал, что девственники должны остаться девственниками до второго пришествия Христа, но также и что вступившие в брак должны оставаться в браке (1Кор 7:27). В своем знаменитом высказывании «лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1Кор 7:9) он довольно низко оценивает брак с точки зрения морали – как костыль для тех, кто слишком слаб, чтобы блюсти целомудрие. Для апостола Павла продолжение рода не было важной целью, поскольку неизбежное второе пришествие избавляло христиан от необходимости рожать детей.

Интеллектуальные и культурные традиции, из которых выросло христианство – культура Ближнего Востока (в первую очередь иудаизм), а также культура эллинистического мира – не были настроены враждебно по отношению к сексуальной активности. Они могли пытаться удержать ее в пределах брачных союзов (особенно для женщин), но ни в иудейской, ни в эллинистической традициях не было общепринято, что хранить девственность или минимизировать частоту сексуальных контактов в браке было благом. В еврейской традиции частота сексуальных контактов в супружеской паре снижалась за счет того, что после менструации женщина должна пройти ритуал омовения, прежде чем супругам можно будет возобновить отношения. Однако независимо от того, по каким именно причинам возник этот обычай, ясно одно: он не был связан с тем, что секс сам по себе является грехом. В Библии девственность Марии позволяет подчеркнуть чудесное рождение ее сына; девственность стала восприниматься как абсолютное благо уже позднее.

Но к моменту возникновения христианства как в иудейской, так и в эллинистической культуре появился ряд аскетических движений, которые выступали за воздержание по крайней мере для мужчин (у женщин особого выбора не было, так как им нужно рожать детей). В еврейскую общину Кумрана, создавшую свитки Мертвого моря, входили мужчины, принявшие обет безбрачия. Среди язычников за строгое воздержание выступали немногие – как во время жизни Христа, так и в первые несколько веков развития христианства – но, например, стоики считали, что секс может быть разрушительной силой, и призывали мужчин контролировать свои желания. Этот подход оказал влияние на многих из ранних христиан – даже на тех, кто не предлагал отказываться от секса полностью.

Все эти культурные феномены указывают на то, что христианство не возникло из ниоткуда в противоречие просексуальной культуре; но новизна христианства была в том, что оно распространило веру в необходимость воздержания и сделало ее господствующей идеей. Не каждый был готов пойти на абсолютное воздержание, но все признавали святость тех, кто выбрал обет безбрачия. Кроме того, христиане предложили свои мотивы для сексуального воздержания: если философы эллинистического периода считали, что сексуальная активность может отвлечь человека от размышлений, то с христианством на сцену вышли понятия о грехе и чистоте.

Раннее христианство особенно подчеркивало необходимость отказа от сексуальной жизни для женщин. Однако это не значит, что христианство было патриархальным движением, которое пыталось контролировать женщин: возможно, сами женщины выбирали девственность и инициировали движение к особому статусу девственниц в рамках церкви. Девственность не ограничивала выбор женщины, а напротив – расширяла его: девственность противопоставлялась сексуальной активности, но так как дозволенная женщинам сексуальная активность могла быть реализована только в браке, девственность также была протестом против брака. Отказ от секса – это еще и отказ от контроля со стороны супруга. Женщины, принявшие обет безбрачия, могли по крайней мере в какой-то степени избежать доминирования со стороны мужчин: их духовный авторитет помогал им добиться независимости не только от мужей, но и от отцов и братьев. Однако, как в III веке писал Тертуллиан, отказ от секса не очищает женщину от ее порочной природы; девственница не перестает быть женщиной, а значит, она должна носить покрывало в знак стыда[28].