Отпрыски Императора - Дэвид Гаймер

изделие остывает достаточно, я вынимаю его и водружаю на постамент перед моим примархом, в тишине наблюдавшим за процессом. Затем я опускаю голову и отступаю назад, стягивая защитные термоизоляционные перчатки, которые быстро становятся мне не нужны.

Сангвиний смотрит вниз и видит взирающее на него собственное отражение. Я придал стеклу точное сходство с ликом примарха. Кропотливо работая над каждой деталью, я поглядывал на Ангела, дабы удостовериться, что схожесть окажется поразительной, за исключением цвета. Стекло ярко сияет травянисто-зеленым, словно лицо примарха высечено из изумруда.

— Цвет… — произносит Сангвиний, словно подвешивая вопрос в воздухе.

— Почва Ваала, — отвечаю я.

Богатая железом земля родного мира легиона, как известно, насыщенно алая, однако при сушке расплавленного стекла она стала зеленой.

— Ваше прибытие привело к возрождению Ваала, — добавляю я. — Объединение племен, мир, Император — все это способствовало нашему преображению, расцвету новой жизни, породило надежду вновь сделать нашу планету такой, какой она была когда-то.

Сангвиний поворачивает скульптуру в руках, водя по чертам изображенного лица кончиками пальцев.

— Она наглядно показывает мастерство, страсть, даже глубину замысла. И тем не менее имеет худший из возможных изъянов.

Изъян.

От этого слова, сорвавшегося с губ генетического отца, все внутри меня холодеет.

— Я не понимаю, повелитель.

— Ты обрек себя на провал, — продолжает примарх, — в тот момент, когда сотворил нечто для меня, а не что-то изнутри себя. Ты стремишься польстить, а не воодушевить. Настоящий мастер должен создавать работы так, словно только он и увидит их, облеченные в материю осколки его собственного естества. Иначе он всего лишь ремесленник и торговец, продающий изделия на рынке за монету.

Мое сердце тяжелеет, а руки дрожат. Похожее чувство было у меня, когда я покончил со своей первой жизнью во время испытаний вознесения. Словно пересек черту, откуда нет возврата. Но в этот раз я шагнул к неудаче.

— В твоем следующем творении, — произносит Сангвиний, возвращая скульптуру на постамент и отходя назад, после чего сразу же забывает об этой работе, — я ожидаю увидеть тебя, а не себя.

Я поднимаю взгляд:

— Мое следующее творение, владыка?

— Именно, Йехоил, — улыбается примарх. — А теперь начинай заново.

С годами приходят перемены — для Империума, легиона и Кровавых Ангелов в его рядах. Владения Императора в Галактике расширяют постоянные войны Великого крестового похода, выигрываемые на острие клинков легионов. Новые шрамы отмечают золотой корпус «Красной слезы», как и легионеров, которые шагают по переходам корабля.

Я сам ношу их — множество неровных отметин, что пересекают мое постчеловеческое тело. Оставленных битвой следов больше, нежели подаренных ножом апотекария. Война — мое предназначение, причина, по которой бьются сердца и набирают воздух легкие. Но, по замыслу моего отца, не единственная.

Студия для меня — желанное убежище, святилище, где я увожу сознание от упражнений с оружием и тренировок в искусстве разрушения, где обращаю свои мысли к иным начинаниям. В те долгие недели, пока моя боевая рота продолжала неутомимо приводить к Согласию мир за миром, звездную систему за звездной системой, у меня не было времени ваять, так что теперь я смакую возможность вновь ощутить жар печи.

Однако безмятежность моего святилища очень скоро исчезает.

Я фыркаю, когда достаю изделие из горна, ощущая отвращение к уродливой скульптуре, которая прокалилась при огромных температурах. Изначальной порции материалов оказалось недостаточно, а те, что образовали сердцевину работы, я подобрал плохо. Отлитые мной углы неизящны, оттиски и стёсы щипцов грубы. Пропорции неравномерны. Вещь напоминает работу новичка, даже ребенка, а не воина легиона, потратившего годы на совершенствование мастерства.

С яростным рычанием я бросаю скульптуру, и она раскалывается, превращаясь в кучу иззубренного стекла, что усыпает пол. Дыхание резко вырывается из моего носа и меж зубов. Кулаки сжимаются и разжимаются — один огрубелый и черный от сажи печи, а второй — щелкающая имитация из черного железа.

— В чем дело, сын мой?

Я разворачиваюсь. Поглощенный гневом, я даже не заметил, как изменился воздух из-за выходящего за пределы чувств свечения, которое Сангвиний испускает везде, где бы ни появлялся. Обычно оно дарит душевный подъем, но, стоя здесь, с осколками уничтоженной работы вокруг, я чувствую лишь вину.

— В моей руке, отец, — отвечаю я, пристыженный потерей выдержки. — С тех пор как мы завершили очищение Адриантиса, с момента потери руки и замены ее этой машиной, я больше не могу придавать форму стеклу. — Я поднимаю аугметику, и металлические пальцы жужжат при сгибании. — Словно утратил осязание.

Примарх отвечает не сразу. Он медленно обходит студию, и огромные крылья спокойно колышутся в одном ритме с его дыханием. Сангвиний ненадолго останавливается возле каждого моего творения, одаривая мимолетным вниманием каждую скульптуру, сосуд и статуэтку.

— Скажи мне, — наконец произносит примарх, — какое определение ты даешь искусству, Йехоил? Что для тебя значит это слово?

Я на мгновение задумываюсь, прежде чем ответить.

— Искусство — это попытка охарактеризовать те стороны наших разумов и сердец, кои сопротивляются характеризации, — говорю я. — Материализация эмоции.

— Я не спрашивал, что говорят на сей счет тексты, — мягко смеется Сангвиний. — Я спрашивал, что это значит для тебя, сын мой.

Мой взгляд обращается к генетическому отцу.

— Мы многое дали тебе, — продолжает примарх, — как и каждому, кто вознесся в ряды моего легиона, но также и многое забрали. Цена становления Адептус Астартес велика, и немалое число тех, кто шагает под стягами моих братьев, рвут узы, что связывают их с собственным происхождением. Некоторые даже делают это с удовольствием. Однако не всеми свойствами тех, кем мы когда-то были, нужно жертвовать.

Он останавливается возле скульптуры, созданной мною шесть лет назад. Одна из наиболее абстрактных работ, созревшая в моей голове на последних минутах выигранной битвы против породы ужасных зеленокожих ксеносов.

— Иные устремления, — говорит Сангвиний, — скрепляют тебя с расой, к которой ты некогда принадлежал, напоминают тебе о твоем предназначении и красоте того, что мы защищаем. Вот почему каждый брат Девятого практикует вид искусства по собственному выбору. Поскольку мы — сила разрушения, нам никогда не следует забывать и о способности создавать.

Примарх замирает около моих чашек с материалами и поднимает горсть