Три минуты до судного дня - Джо Наварро

Пока я не слишком волновался по поводу миссис Рамси. Род казался маменькиным сынком, и я подозревал, что он не стал бы приглашать нас к себе, если бы его мама действительно переживала. Однако мы без промедления (пусть и не слишком искренне) разобрались с ситуацией, и Род вздохнул с облегчением.

— Вкуснотища, — сказал он, откусывая сэндвич.

— Ты раньше такого не ел? — спросила Линн.

— Нет, это первый раз.

— Да ладно? — удивился я. — Так давно здесь живешь и до сих пор не пробовал кубинский сэндвич? Это же кощунство! Неуважение к моему народу!

Род улыбнулся, откусил еще несколько кусков и перешел к делу.

— От Эла что-нибудь слышно? — спросил он, устраиваясь поудобнее.

Интересно, подумал я. Он задавал вопросы, но при этом чувствовал себя скованно. Точно так же он описывал беспокойство матери — ерзал, закусывал губы.

Получив ответ на первый вопрос, он перешел ко второму, скорее всего более важному. Может, Род тоже, как и я, полночи обдумывал то немногое, что ему было известно об аресте Конрада, и искал способы проникнуть в наши мысли? Ему казалось, что я слишком быстро заканчиваю наши встречи, и я собирался продолжать в том же духе.

— Нет, ничего особенного, — наконец ответил я. — Военные уже свернули расследование — теперь им занимаются в Германии.

Рамси откинулся на спинку стула, доел остаток сэндвича и допил свою «колу».

— Род, так что ты хотел сказать мистеру Юэйсу? — вступила Линн.

— Он спрашивал, видел ли я что-нибудь подозрительное.

Помню, этот вопрос мне сразу не понравился. «Подозрительным» можно назвать что угодно. Полицейские, агенты контрразведки, жены, подозревающие мужей в измене, школьные учителя, девчонки-подростки — все трактуют это слово в соответствии со своим жизненным опытом. Наверное, Роду тоже показалось «подозрительным», когда два дня назад мы с Элом вдруг возникли у него на пороге. Честно говоря, с тех пор мне казался «подозрительным» сам Род. Это одно из тех слов, которые могут ничего не значить, а могут значить все, но Род явно обдумал этот вопрос и теперь хотел нам что-то выложить. Вот только его челюсть подсказывала мне, что он был к этому еще не готов.

Чтобы отвлечь его, я показал на лакированную куклу, сидящую на журнальном столике.

— Настоящая?

— Да, — сказал он. — Привез в подарок маме из Японии, — он глубоко вздохнул, и я понял, что он пытается успокоиться. — Симпатичная, правда?

— Симпатичная? — удивилась Линн. — Да она прекрасна!

— Очень красивая, — добавил я.

— Теперь такие дорого стоят, — не без гордости сказал Рамси.

Линн заметила, что он расслабился, и пошла дальше.

— Так что ты хотел прояснить для мистера Юэйса? — спросила она, пока я отошел, якобы чтобы выкинуть крошки в мусорное ведро на кухне. Пусть Рамси думает, будто мне вообще не интересно, что он может сказать. В детективных телесериалах все иначе: сыщики смотрят во все глаза на подозреваемого, когда у него на лбу выступает пот. Но на реальном допросе главное в такой момент — отступить, уменьшить психологическое давление на подозреваемого и позволить ему говорить свободно.

— В Германии служила одна девушка, Кэролайн. Я очень хотел с ней встречаться. Но у нее ко мне душа не лежала.

Говоря это, Род смотрел на меня, а не на Линн, так что я одними глазами спросил его, какой была из себя эта Кэролайн.

— Настоящая красавица, — ответил он, прекрасно поняв меня без слов.

— И что случилось? — спросил я.

— Я хотел почаще с ней видеться. Ну, я намекнул ей, что кое-чем занимаюсь, и спросил, не хочет ли она присоединиться.

Тут мы с Линн не смогли сдержаться и оба подались вперед, но потом одернули себя и расслабились.

— И? — спросила Линн.

— Она отказалась.

— И все?

— Мы толкали талоны на бензин на черном рынке. Я хотел узнать, не отдаст ли она свои.

Род изучал нас, пытаясь определить, насколько мы ему верим.

— Истинная правда, не вру, — сказал он, пытаясь нас убедить, но его слова имели обратный эффект: искренние люди говорят, неискренние — пытаются убедить в своей честности.

— Понимаю, — ответила Линн.

— Может, тебе не только время нужно было от этой Кэролайн? — спросил я, возвращаясь к шутливому тону.

— Возможно, — протянул Рамси, смущенно переплетая пальцы.

— Сочту это за да, — сказал я, и он улыбнулся.

Десять баллов Наварро за то, что сумел успокоить и разговорить собеседника.

— Так почему ты вспомнил о Кэролайн? — спросила Линн, возвращая нас, мальчишек, к сути дела.

— Я ведь знаю, Юэйс с ней свяжется. Мало ли, что она расскажет о том времени. Не хочу, чтобы Юэйс подумал, будто я пытался втянуть Кэролайн в то, за что арестовали Конрада. Я просто пытался привлечь ее внимание, вот и все.

— Так она с тобой хоть раз сотрудничала? — спросила Линн.

— Нет.

— Полагаю, встречаться с тобой она тоже не стала? — с сомнением в голосе спросил я.

— Мы дружили, но не более. Я понимаю, на что ты намекаешь, но ответ — нет. Я не затащил ее в постель.

— Я просто спросил.

— Мы были друзьями.

Теперь настала очередь Линн вмешаться:

— Слушайте, вы двое препираетесь, как школьники.

— В нашем деле важна точность, — сказал я, и Рамси согласно кивнул.

— Мальчишки!

— Думаю, тебе не стоит волноваться. Ты ведь не просил ее воровать документы и все такое, — заметил я, действуя как можно осторожнее.

— Нет, ничего подобного, — ответил Рамси, и в уголках его рта на миг появились морщины — верный признак стресса.

— То есть ты просто хотел проводить с ней больше времени и всего лишь позвал ее на черный рынок?

— Да, ни с Конрадом, ни с продажей данных это не связано, — сказал Рамси.

Он уже второй раз избегал слова «шпионаж». Интересно, Линн заметила это?

— Бензин стоил дорого. Многие солдаты зарабатывали, продавая свои талоны. Еще были сигареты. На черном рынке на американских «Мальборо» можно было нажить себе состояние. В них другая табачная смесь, чем у тех, что продаются в Европе.

— Какие были цены? — спросил я.

— В магазине на базе блок «Мальборо» стоил долларов восемь, а продавали их по двадцать и даже по двадцать пять. Немцы любят настоящие американские сигареты, а не ту фигню, которая лежит у них в магазинах.

Линн присвистнула, услышав процент наценки.

— Были еще CD-плееры. В магазине хороший плеер, скажем «Сони», можно было купить где-то за сотню баксов, а на рынке их толкали по триста, и немцы в очередь выстраивались.