Психология убийцы. Откровения тюремного психиатра - Теодор Далримпл

class="p1">— Ну да, — согласился он, — но я не следовал процедуре.

По-видимому, «установленная процедура» (невыполнение которой оказалось достойно выговора) состояла в том, чтобы вызвать пожарную команду и дожидаться ее прибытия. Может быть, в результате заключенный лишился бы жизни, зато по крайней мере установленная процедура была бы соблюдена. Вот вам современная администрация, практикующая если не во всем, то во многом принцип reductio ad absurdum [13]: она так страшится оставить в руках работников хоть какую-то инициативу (поскольку иначе они могут совершить ошибку или действовать по собственному разумению), что предпочитает, чтобы ее правилам и предписаниям следовали в точности, пусть даже это порой и приводит к самым ужасным результатам.

Служащий законно получил выговор, и в его досье поставили «черную метку» (за неподчинение распоряжениям начальства), и все это — за то, что он, спасая жизнь заключенного, действовал неправильно, то есть подвергая риску себя самого. Но я неплохо знал этого парня: если бы он снова попал в такую ситуацию, он бы поступил точно так же.

Несколько лет спустя, после того как я уже перестал выполнять работу для тюремной администрации, но еще занимался медицинской юриспруденцией, меня попросили расследовать одно самоповешение, которое произошло в тюрьме. В ответ на вопрос, почему он не побежал в камеру, чтобы поскорее обрезать веревку, служащий ответил: «За то, что я спас человеку жизнь, меня могли выгнать с работы».

Из-за архитектурных особенностей нового крыла дым в камере окончательно рассеялся лишь через несколько дней. Казалось, ее специально спроектировали для удушения заключенных дымом — как если бы следовало не избегать этого, а всячески этому способствовать. В викторианской части тюрьмы этот дым развеялся бы мгновенно.

Сотрудникам тюрьмы часто приходилось сталкиваться с такими вещами, с которыми мало кому из нас когда-нибудь приходится столкнуться (не говоря уж о том, чтобы смириться с этим). Да, некоторые арестанты приветствуют тюремных служащих словно закадычных друзей после долгой разлуки, в который раз возвращаясь в «Большой дом». Но другие проявляли по отношению к ним какую-то непримиримую враждебность и ужасно их оскорбляли. И служащие редко отвечали тем же. Я несколько раз наблюдал, как сотрудникам тюрьмы плюют прямо в лицо, но в ответ они не предпринимали никаких насильственных действий. В подавляющем большинстве случаев они проявляли завидное самообладание, которое мало кому из нас приходится демонстрировать (во всяком случае мало кому из нас приходится делать это неоднократно и, более того, почти ежедневно).

Один сотрудник тюрьмы, ушедший на пенсию после многих лет службы, обнаружил, что соскучился по своей работе, — и вернулся на условиях неполной занятости. Вскоре после этого члены двух соперничающих банд наркодилеров затеяли драку во дворе. (Они назвали эту стычку «войной»: личностям такого типа часто свойственна мания величия.) Сотрудники тюрьмы, в том числе и наш пенсионер, ринулись их разнимать. В неразберихе общей схватки ему наносили удары руками и ногами, в результате чего он получил немало синяков. Пару дней он не выходил на работу, но потом вернулся. Его отношение к службе было совсем не таким, как у тех, кто пытается использовать самые мелкие медицинские отговорки, чтобы отвертеться от работы. Я признался ему, что очень удивлен его скорым возвращением. Его ответ сохранился у меня в памяти как пример современного стоицизма: «За тридцать лет я получал на службе травмы всего три раза, — сообщил он мне. — Не так уж плохо, как по-вашему, доктор?»

Конечно же, я не хочу представлять тюремных служащих какими-то лубочными святыми, да и сами они не желали бы быть изображенными столь нелепым образом. Зачастую это были сильно пьющие ребята, не претендовавшие на какую-то особую утонченность. И потом, как я отмечал выше, если кто-то из них и оказывался человеком скверным, то он был уж очень скверным.

Сотрудников тюрьмы (даже таких) было непросто выгнать по двум причинам. Во-первых, когда они вели себя дурно, они делали это тайком. По современному трудовому законодательству сложно уволить работника лишь на основании подозрений, какими бы сильными те ни были: необходимо иметь доказательство нарушений. Во-вторых, защита своих очень важна для тюремных служащих. По крайней мере так явствует из моего опыта.

Так, среди сотрудников нашей тюрьмы был один любитель издеваться над слабыми, который (как мы сильно подозревали) портил оборудование, предназначенное для срочной реанимации на месте. Всякий раз, когда осматривались или использовались эти приборы, выяснялось, что не хватает какой-то маленькой, но важной детали, хотя мы знали, что после обнаружения предыдущей недостачи нужный компонент добыли и поставили. Иными словами, какой-то сотрудник тюрьмы (мы подозревали, что это каждый раз один и тот же) нарочно извлекал деталь — вероятно, чтобы помешать попыткам реанимации, которые будут предприниматься в будущем. Вряд ли надо подчеркивать явно преступный умысел такого поступка. (Через несколько лет, готовя отчет по поводу одной смерти, случившейся в тюрьме, я обнаружил схожее явление, имевшее место в пенитенциарном заведении, которое находилось в двух сотнях миль от упомянутого. Причем это не мог быть один и тот же человек: к тому времени первый ушел на пенсию.)

Второй сотрудник тюрьмы, о котором я хочу рассказать, был еще хуже первого (если допустить, что оборудование портил один и тот же служащий). Он прошел курсы медбратьев, поэтому его направили на работу в больничное крыло. Эта двойная подготовка (как тюремного служащего и как медбрата) дала ему дополнительные возможности для проявлений садизма.

Как-то раз я посещал в камере одного из заключенных, а этот служащий меня сопровождал. Едва мы вошли, арестант упал на пол, и у него начался эпилептический припадок.

— Нечего тут выделываться перед доктором, — сурово бросил медбрат человеку, дергающемуся на полу в бессознательном состоянии.

— Между прочим, офицер, у него настоящий эпилептический припадок, — сообщил я ему.

Некоторое время спустя еще один узник получил серьезный химический ожог глаза и в результате ослеп на один глаз. Нашего служащего-медбрата заподозрили в том, что именно он причинил эту травму с помощью какого-то ядовитого вещества. Но жертва отказывалась свидетельствовать против него, боясь возмездия. Мне кажется, этот страх не имел под собой оснований (в подобных случаях медбрата не стали бы защищать даже его собратья — тюремные служащие), но я вполне понимал, чем он вызван.

Позже этого служащего уволили за какое-то неоднократное и довольно мелкое административное нарушение: в этом случае собрать доказательства легче, чем в случае серьезного проступка. Таким образом, хотя официально заявленная цель трудового законодательства — идеальная справедливость, в действительности имеет место нечто совсем другое. То же самое касается бесчисленного множества бюрократических установлений, направленных на то или иное