Океания - Роман Воронов

он не притязал на Славу, Богатство, Почитание, всего лишь на Слово Божие. По всему выходило, что его Слово Божьим не стало. Наконец он очнулся:

– Почему не ушел ты, Иуда?

Иуда опять поморщился, но, сделав несколько шагов навстречу, сказал:

– Я Иуда, я всегда при Иисусе, пока не предам его.

С интересом посмотрев на собеседника, Иисус спросил:

– Что ты умеешь, брат Иуда?

– Я не научен грамоте или иному полезному ремеслу, но я умею считать, – гордо ответил Иуда и, немного подумав, пошевелил губами и добавил: – До тридцати.

– Я так и знал, – рассмеялся Иисус. – А скажи, брат Иуда, может, знаешь ты, чем Слово мое от Слова Христова отлично? Я ведь повторял его буква в букву.

– Слово твое от Христова отлично, как и одежды твои. Слишком белы они, не пачканы намеренно, не живы. Слово твое от Христова отлично и как деяния твои. Слишком театральны, слишком напоказ, а чуда исцеления не являют. Слово твое от Христова отлично и как сердце твое. Слишком человеческое, от гордыни не отделенное. Его же сердце – от Бога, для всех, кроме себя.

– Довольно болтовни, – оборвал вдруг Иисус своего ученика. – Догадывался я о том и без тебя. Вот ты, вот я, что делать далее, может, подскажешь?

Теперь настал черед смеяться Иуде:

– Так ведь я предатель, могу только предавать. Какой спрос с грешника у непогрешимого? Посмотри в воду, Иисус, что зришь?

Иисус повернулся к Иордану. В зеленоватых водах его отражалось небо, берега и две фигуры.

– Вижу наши отражения.

– Как думаешь, кто настоящий – мы или они? – улыбаясь, спросил Иуда. Иисус по-новому смотрел на ученика, задающего вопросы учителю тоном учителя, экзаменующего ученика, а Иуда продолжал: – Где Иуда-предатель не предал? Где Мир Бога, а где его отражение?

Иисус снова вгляделся в воды Иордана – в отражении был незнакомый человек. Вздрогнув, он растерянно прошептал:

– Там, в воде, не мы, Иуда.

– В воде рыбы и пиявки, – ответил ученик, – а в отражении этого мира ты видишь Мир Бога, и если я правильно понимаю, сейчас там Иоанн крестит Иисуса из Назарета.

Два человека, став на колени, неподвижными взглядами уставились на Иордан. Над головами их проплывало солнце с запада на восток, на дворе заканчивался тридцать четвертый год до Рождества Христова, в ожидании тридцать третьего.

Белый бриг

Белый бриг вошел в порт и встал на внутреннем рейде. Судно, все целиком, было абсолютно белым. Паруса, такелаж, корпус, надстройки, флаг и гюйс, даже ватерлиния. Бриг спустил на воду шлюпки, стоит ли уточнять, какого цвета, и люди-альбиносы, одетые во все белое, с белой кожей, белыми зубами и глазами, вошли в город. Они не убивали, не грабили, не пытались торговать или выменивать что-либо, но все, к чему они прикасались, становилось белым. К вечеру город стал белоснежно чистым, за исключением некоторых частей стен, дорог и верхушек деревьев, а наутро с последними пятнами красок было покончено – город перестал отражать свет и прекратил свое существование. Те, кто нес очищение, просто стерли то, что очищали. Они сами едва отыскали покачивающийся над белыми волнами на фоне белого неба свой Белый бриг, на ощупь погрузились в него и отправились дальше, туда, где еще существовали цвета и краски, несущие, по мнению белых людей, вред миру.

Чьему гласу внемлет слух обиженного, уязвленного, испуганного? Когда зашел ты в пустыню и один, среди песчинок кремния, сам песчинка бытия, кто окажется подле уха твоего? Тот, кто чертит хвостом фигуры на песке, или тот, кто двигает звезды в небе? А оторвав взор от песчинок и звезд, не узришь ли на горизонте белые паруса?

Не белыми ли накидками прикрывали железо на себе те, кто лез на стены Святого Города во Имя Его, чтобы очистить Святую Землю от себе подобных? И взявши на себя Учительство и Светонесение другим, посмотри, сколько Света несешь в себе и не белая ли палуба под ногами твоими?

Помнишь, был вечер, был стол и трапеза, был Он, и еще двенадцать с Ним, назвавшиеся учениками. И каждый имел свой характер и замысел, кроме Него, ибо Он был замыслом Божьим. Раздели себя, читающий, на двенадцать частей и сядь за стол с Ним, каждым из двенадцати. Как поведешь себя Сейчас, так и будет Написано. Примерь одежды Иуды, почувствуй в ладони мешочек с монетами, или не держал никогда такого, ни в правой, ни в левой руке? И ведь Он знает и укажет на тебя. Как поступишь? Не убоишься ли ждущих тебя за стеной? Или вернешь взятое и отправишься с Ним на Голгофу? Сможешь осудить Петра, трижды отрекшегося, когда сам отрекался не единожды, или ближе к телу накидка Неверующего?

Ищи в себе апостолов, всех до одного, а найдешь – и не осудишь, встретишь и Его и тогда воссядешь с Ним за один стол, да за трапезой поглядывай в окно, не появился ли за стенами Иерусалима Белый бриг.

Не все раны заживают

Западный ветер беспощадно продувал мое укрытие, ноябрь в Тулузе выдался пасмурным и прохладным. Зернохранилище, на чердак которого я пробрался еще ночью, стоял на стыке узкой улочки, ведущей от старого моста через Гаррону, и площади Сент-Этьен. Речная влага приносила сюда не только запах тины, но и ощущение сырости скудной одежды, прикрывавшей тело, а также душевной безысходности, прикрывавшейся этим телом. Для лучшего обзора я оторвал подгнившую доску фронтона, и получивший большую свободу ветер тут же заворошил солому моего ложа. Светало. Улица начала освобождаться от обрывков ночи, стены домов приспускали темные покрывала, а утренние сумерки принялись насыщаться туманной смесью.

Я не спал всю ночь, не мог заснуть, страх пропустить то, ради чего я оказался здесь, был сильнее усталости и голода. Страх вообще был сильнее всего, что сейчас заставляло мое тело жить, двигаться, ждать. И я ждал, ждал все последние дни, потеряв веру в чудо, в людей, в Бога. Осталась вера в один выстрел, и я жил этим выстрелом.

Внизу, в глубине спрятанной туманом улицы, зацокали копыта одинокой лошади, тощая бедолага еле тянула свой смертоносный груз – копна хвороста вперемешку с соломой, завтрак для страшной пасти правосудия, оскалившейся в центре площади «ведьминым колом». Сердце мое дернулось уже который раз, но, вопреки его гласу, я решил использовать момент и проверить свою позицию. На глаз до повозки было ярдов четыреста. Я вскинул арбалет и прицелился через щель. Почти идеально. Если подпущу еще