И всё, что будет после… - Наталия Новаш

Предмет не сдвинулся с места.

Ощупав предмет носком и ещё раз вытерев об него хорошенько обе ноги, Жора предположил, что это, по-видимому, какая-то очень тяжелая болванка или гаечный ключ от трактора. В конце концов, сложив доски и осторожно переступив через ведро с белилами, он снял с гвоздя овчинный тулуп. Под тулупом на истёршемся ремешке начищенным дулом вверх висело именно то, что и нужно было сейчас молодому поставскому следователю. Он снова прикрыл тулупом так удачно найденное ружьё. Решив, что больше тут делать нечего, следователь как-то воровато оглянулся, бросив взгляд в приоткрытое окошко, и совсем не зря! Из ольшаника на другой стороне дороги, за которым проглядывали стены колхозной фермы, показалась женщина в белом платке, державшая в руке ведёрко. Она вышла на луг и быстро приближалась к дороге.

– Эй, Лёня! – поманил Жора к окну. – Кто это там идет?

– Як черти куды схавали! – отозвался малец, стряхивая с себя сено. – Не найти халеру!

– Давай-ка скорей! – поманил рукой Жора.

Мальчик мигом оказался рядом, без труда преодолев все препятствия. «Привык, видно!» – вздохнул следователь, не без зависти разглядывая хилого белобрысого Лёника. Солома предательски украшала неровно остриженные вихры, не отличаясь по цвету от волос.

– Ой!.. Мати! – вскрикнул он, выглянув из окна. – Айда отсюда! Може, знойдем ящэ кали…

«А лучше вообще не «знойдем!» – с надеждой подумал Жора.

Они с Лёником мирно сидели на лавке у крыльца, когда послышались торопливые шаги, и тотчас же из-за угла хаты выскочила маленькая юркая женщина в повязанной по-деревенски косынке. На хозяйке был неопределенного цвета передник поверх выцветшего цветастого платья и чёрные резиновые боты на босу ногу.

– А кыш-ш! Малым не дадуть паесць! – закричала она на котов, наливая из своего ведра чего-то в миску прыгавшим с крыши котятам.

Кабан, заслышав голос хозяйки, так завизжал и принялся стучать в перегородку, будто намеревался разнести хлев изнутри.

– Дам, дам и табе! – гортанно закричала хозяйка с ненавистью в голосе. – Стихни! – схватила стоявшее у порога ведро с размокшими хлебными корками, плеснула молока и туда и, успев поздороваться с незнакомым человеком, с вёдрами в двух руках, исчезла в хате.

– Хозяин на сене! – крикнула из сеней, сыпанув в корки пару пригоршней темноватой муки из большого полиэтиленового мешка и, низко наклонившись над ведром, стала быстро размешивать всё одной рукой. Взгляд её через открытую дверь упал на Жору сосредоточенно рассматривавшего стог посреди двора.

– А дзе Тадик, халера? – закричала она, тоже посмотрев на стог… Чаму сена не закидау?

Не знал Георгий Сергеевич, что ещё сегодня от всей души поблагодарит Тадика за нерадивость и за то, что не закинул он это сено в хлев, ибо стог этот спасёт Жоре жизнь.

– Он-то мне и нужен, – официально проговорил следователь. – Сын ваш Тадеуш, что пас на озере вчера коров…

– Нема чаго яму там было рабить, – враждебно сказала женщина, выпрямившись над ведром и только сейчас присматриваясь к форменной рубашке следователя. – На ферме раблю дояркой, и корова моя с колхозными. Не пасьвим мы в Шабанах…

Не знала она, что созвонился Георгий Сергеевич с этими самыми Шабанами и знал, что работает мать кудрявого Тадика на ферме, и нету у них коровы, а есть телушка. И, да, пасётся эта телушка с колхозным стадом… но не даёт ещё молока. Но не ведала о такой осведомленности усталая задерганная жизнью женщина, иначе б не прошествовала со своим ведром в хлев мимо следователя, не удостоив его ни единым взглядом… А в ведре было больше белого, чем разбухших корок.

Жора молча последовал за хозяйкой, решив поговорить наедине.

Некоторое время из хлева доносилось лишь удовлетворенное чавканье кабана. Интеллигентного голоса Жоры было почти не слышно.

– Нема чаго его кликать! – крикнула в ответ хозяйка. – Батьке дапамагае! Сено грабить!..

Вновь послышалось воркование Жоры.

– А чтоб вас халера! – выскочила из хлева хозяйка. – Якия удачки? Не крау ён нияких удачак! Шукайте, дзе хатите! – раскрыла она двери в хату. – Няма у нас вашых вудачак! Николи ён ничога не крау!

Надо ли здесь говорить о том, что не стал Жора искать в хате, хотя и подошел к хозяйке, которая, стоя на крыльце, спокойно ждала обыска, и стоит ли подробно рассказывать, как быстро закончил он так удачно начатое расследование, направившись обратно в хлев.

– Беги да батьки… – сказала Лёнику мать, обречённо глядя в спину следователя.

Потом было найдено висевшее на гвозде за старым тулупом незарегистрированное ружьё и предьявлено оторопевшей хозяйке, и предложено было хозяину явиться завтра в милицию заплатить штраф и разобраться с незаконным хранениием незарегистрированного оружия. Потом полунамеками было сказано ещё несколько фраз – об удоях на ферме, о телушке, об отдыхающих на озере заслуженных и уважаемых людях и о том, что украденные удочки должны быть найдены непременно сегодня. Иначе начнется никому не нужное, неприятное расследование.

Кабан за перегородкой затих. Женщина молча теребила передник – красной, обветренной, со вздувшимися венами рукой, и Жоре стало неловко и совестно перед нею – со стыдом отвел взгляд от её руки. Но женщина уже вытерла передником глаза и вышла во двор.

– Та-адик!! – так громко закричала она, со злостью посмотрев в сад, на крышу торчащего из яблонь гумна, что Тадик, спавший на сеновале, проснулся и тотчас же, заспанный и удивлённый, прибежал к матери.

– Ах, ты, Иуда… – всадила она сильную не по-женски руку в его каштановые вихры и с силою потащила к следователю, стоявшему у дверей хлева.

Похожий на мать, кареглазый и коренастый Тадик, потупясь, застенчиво, как девица, старательно отвечал на задаваемые ему вопросы, явно страдая и желая изо всех сил успокоить тихо плакавшую рядом женщину…

Жора слушал вполуха и с волнением смотрел на Тадика, в его глаза – такой это был красивый мальчик, прямо-таки, голливудский актер. И совсем не похож на брата! Мечта любой матери – иметь такого сына. Сбылась в данном случае материнская мечта, и ещё как сбылась! Лёник тоже взирал на брата – худосочный, бледный до синевы – то увлечённо ковыряя в носу, то засовывая соплю в рот. Он совсем не походил на мечту. Наверное, родился, когда бедной женщине стало уже всё безразлично от непосильной работы. Но каков старший! С удивлением рассматривая его лицо, улыбку и какое-то особенное сияние выразительных лучистых глаз, Жора вздохнул, вспомнив вдруг, что какая-то Шурочка с ним дружит! Неудивительно! Какая стать… А взгляд! А тёмные вьющиеся волосы, золотом отливающие на солнце!.. Да они просто как на картинке обрамляли по-настоящему благородные черты… и такая, такая красота! «Какая же это всё-таки сила – красота», – подумал Жора и с ужасом вдруг одёрнул себя: «Что это я, словно голубой? Да неужели, чёрт возьми?…Нет!»

Нет, конечно же, дело было не в этом, хоть Жора был не женат и местные девушки его как-то не привлекали. Зацепило Жору это удивительное лицо. Какое-то итальянское, из эпохи Возрождения, прямо-таки со старинного портрета ихних мастеров – Рембранта там или Леонардо, хрен их разберет, Жора этим вовсе не увлекался, только почувствовал – веяло здесь настоящим итальянским возрождением. И ясно стало теперь, что Лёник – типичный продукт вырожденческой «брежневской» эпохи. А тут! Тут – корни, старый чернозём. Тадеуш Костюшко какой-нибудь или этакий Радзивилл Сапега!! Польские это были корни или еще глубже из Европы – черт их знает, какие они тут были. Да ведь и всегда здесь была Европа. Была, пока русские не затоптали. Топтали, топтали все славянские братья подряд – от Ивана Грозного до Суворова с коммунистами – и получилась деревня Шабаны. А ведь, начнешь читать – любая занюханная дыра, вроде Сморгони, имела Магдебургское право. Да почитай хоть ихнего Завальню, сказки про глубокую древность: стояли повсюду костёлы, замки и города, пока не пришёл с востока разбойник по имени Княже и всё разрушил! И ведь стоят же в Поставах и до сих пор дома четырнадцатого века – старинные, такие ж, как в Вильнюсе или Риге, не отличишь, и по прочности будут не хуже тех, что нынче строят, так ведь – четырнадцатый же век! Что в той Москве от четырнадцатого века осталось? Да ничего! Что они умели тогда, кроме как воевать? Эх! Да что там говорить? А речь какая была у Тадика! Какой язык! Голос!.. С одной стороны застенчиво, душевно он страдал за мать, отвечая на Жорины вопросы тихим голосом, и это отражалось в его интонации, глубине. А с другой стороны: разговор совсем не как у матери, чистейший русский язык, книжный, даже не как у всякого городского мальчишки… И вскорости Жора понял, с досадою ощутил, что в чём-то он допустил ошибку или просто пошёл не по тому следу… ибо была у Жоры интуиция, которая всегда теперь поддерживала и выручала по службе. Научился, ох научился Георгий Сергеевич, в отличие от других ценить и тщательно скрывать этот дар… В данном случае интуиция говорила: не врёт Тадик. Не крал он никаких удочек, и нечего тут больше делать. И понял Жора, что непростительно теряет время. Но опять-таки, и скрывал что-то сейчас этот красивый деревенский мальчик – что-то своё… Оттого и нервничал, и дрожал, не отрывая потупленного, из-под ресниц, взгляда от босых своих ног. Но не интересовали следователя ребячьи тайны. Он опять почувствовал ту неловкость перед усталой женщиной, огрубевшей от бесконечной работы… Ту неловкость, что всегда загонялась им в самую глубину души при общении с жителями этого края, так по-детски не умевшими никогда постоять за свои интересы, в отличие от его собственных земляков, которым просто так палец в рот не клади. И пристыженный почему-то Жора хотел было попрощаться и мирно уйти со двора, но почувствовавшая это женщина встала у него на пути: