Даша из морской пехоты - Игорь Срибный

Конечно, становясь солдатом, женщины перестают считаться женщинами. Это верно! Для командования они становятся солдатами. И их потери учитываются точно так же, как и все остальные потери живой силы. Но, Матерь Божия, женский отчаянный крик или стон в общем грохоте боя звучит гораздо страшнее, чем мужской…

Позади нее заворочался Сюткис, осыпая мелкие камешки, и Сауле злобно выругалась.

– Ты что, хочешь, чтобы нас обнаружили, урод?! Замри!

Сюткис своим неловким движением отвлек ее от грустных мыслей, и Сауле, успокаиваясь, подумала, что у войны много лиц, и одно из них – женское. Но пока идет война, нечего и думать заводить детей. И что ее предназначение сейчас – убивать как можно больше врагов, в том числе и других женщин.

Но червячок сомнения, вызванный из глубин ее сознания Сюткисом, продолжал грызть душу… Она, как ни крути, как ни пытайся убедить себя в обратном, не солдат… Нет, не солдат! Она женщина! И это проявлялось даже в мелочах, которые на самом деле вовсе не казались ей мелочами. То, что интендантам вермахта мнилось блажью, на самом деле было ей жизненно необходимо. А «блажи» было много. Начиная от армейских сапог малого размера и заканчивая нижним бельем. Где в окопах переднего края женщине достать новый бюстгальтер? Поэтому после бани ей приходится надевать свой старый, потрепанный лифчик, пропущенный через дезинфекционную камеру. Ей уже давно приходится носить мужские трусы и подштанники, которые хороши тем, что подойдут каждому. Хорошо тем женщинам, которые умеют шить белье сами, но она, Сауле, хорошо умеет только стрелять… И лишь раз ей повезло – она выменяла за три плитки голландского шоколада женские трусы, сшитые фельдшером Кларой Краузе из парашютного шелка. Они берегла их как могла…

Но, невзирая на все эти далеко не безобидные мелочи, существенно влияющие на уровень ее армейской жизни, Сауле была довольна собой. Вчерашний день показал, что исход боя был предрешен в основном за счет меткого огня снайперов ее группы, не допустивших контратаки противника, выбитого из первой линии траншей. Каждый из снайперов уничтожил в этом бою до десяти солдат красных. Но дело было вовсе не в количестве, а, так сказать, в качестве поверженных врагов. Снайперы уничтожали командиров, корректировщиков, пулеметчиков, наблюдателей и тех солдат, которые вот-вот были готовы прыгнуть в наши теперь траншеи. Оставшись без командного состава, красные отошли… Сауле до того момента, как раскалилась от непрерывной стрельбы ее винтовка, убила вчера двадцать человек…

Сауле все больше нравился гауптман Хольт. Осознав важность работы снайперов, он окружил снайперскую группу и ее лично особой заботой. Хольт создал им все необходимые условия для работы, постоянно заботился об их безопасности. Такой командир не пошлет снайпера в штыковую атаку – он знает, что в этом же бою снайпер принесет больше пользы, стреляя с хорошо замаскированной огневой позиции, поддерживая своим огнем атакующих. За месяц работы группы Сауле с танкистами гауптман Хольт понял, что удачно расставленные снайперы приносят успех подразделению в бою, а порой и решают исход самой атаки. Так было уже не раз – Хольт доверял Сауле, и она ни разу не подвела командира.

– Avys vilkas ne patarjas (овца волку не советчик)! – прервал ее размышления Сюткис. – Так, что ли, Сауле? Ты уже убивала детей, теперь будешь убивать женщин? Ты что, не хочешь меня слушать?!

– А разве ты сказал что-то умное? – огрызнулась Сауле. – Почему я должна прислушиваться к твоим словам?

– Потому, что ты превращаешься в садиста! Тебе не кажется, что это у тебя уже патологическое?

– Ты бы лучше заткнулся, напарник! – совсем без злобы произнесла Сауле. – Мне надоели твои нравоучения! Ладно… Уходим!

Они отползли с позиции, хотя возможность «пострелять» еще была…

Ночью Сауле в порыве страсти укусила Сюткиса за губу, пронзив ее зубами насквозь. Брюно, ослепленный болью и яростью от причиненной ему боли, изо всей силы ударил подругу кулаком в челюсть. Сауле потеряла сознание, не успев осознать, от мощнейшего приступа сладострастия это произошло или от удара, нанесенного любовником…

Сюткис свалился с кровати, завывая и пытаясь пальцами зажать рану и остановить хлынувшую из прокушенной губы кровь.

В тот же день Марию Королеву прооперировали – извлекли осколок, ржавый и зазубренный. Ее положили в единственную в госпитале женскую палату, и Даше пришлось провести первые часы после операции у койки подруги.

Чтобы отвлечь Машу от боли, Дарья рассказала ей об Андрее…

– Да, подруга, а я ведь видела, что ты к нему неравнодушна, – сказала после долгой паузы Мария. – Хоть многие и говорят, что на войне любви не бывает, а я вот думаю по-другому. Бывает! На войне все иное: время и чувства – все спрессовано до минимума… или до максимума… Его в любую минуту могут убить, да и тебя тоже… Как же можно осуждать людей за любовь?

– А ты, Маш? – замялась Дарья. – Ну, ты полюбила кого-то?

Маша долго молчала, отвернувшись к окну, занавешенному плотной шторой светомаскировки.

– Любила! – выдохнула она. – Да так, что… Младший сержант Коля Белов… Ой, ты не думай, мы даже не поцеловались ни разу – не до поцелуев было. Просто… Знаешь, как будто искра между нами пробежала. Он ранен был в ногу, а я его тащила. Тащу, а у самой слезы на глазах – он молоденький совсем – двадцать только исполнилось… Я думала… Была уверена… Что… Я никому бы тогда не призналась, даже тебе – единственной подруге, что в него влюблена. По уши. С первого взгляда! Моя первая любовь… Может, и единственная? Кто знает… Я думала: никто в роте не догадывается. Мне никто раньше так не нравился! А он… Я ходила и о нем постоянно думала, каждую минуту. Это была настоящая любовь. Я чувствовала. Мы говорили обо всем. Планы строили… Да только наша любовь просуществовала всего неделю… Его убило, когда мы уже получили приказ на отход. Румыны нас накрыли минами.

Маша замолчала, и в темноте палаты Дарья услышала всхлипы. Она положила руку на плечо подруги.

– Ты поплачь, поплачь, родная, – тихо сказала она.

– Слез у меня нет больше, – ответила Маша. – Выплакала, наверно. Мы его хоронили… Коля лежал на плащ-палатке, его только-только убило. Румыны нас обстреливают. Надо хоронить быстро… Прямо сейчас… Нашли старые березы, выбрали ту, которая поодаль стояла. Самая большая. Возле нее… Я старалась запомнить, чтобы вернуться и найти потом это место. Тут наши окопы кончаются, там развилка полевых дорог… Но как запомнить?! Как запомнить, если одна береза на наших глазах уже горит… Как? Стали прощаться… Мне говорят: «Ты первая, Маша!» У меня сердце подскочило… Думала, не знает никто… А всем, оказывается, известно о моей любви. Все знают… А Коля лежит… Сейчас его опустят в землю… Зароют. Накроют песком и камнями… А он… Как живой лежит и что-то мне сейчас скажет… Вспомнила, как он подарил мне немецкую шоколадку. Я ее не ела, в кармане носила. Ненормальная. Подошла и его поцеловала. Никогда до этого не целовала мужчину… Коля был первый… Знаешь, Дашка, мне в тот момент захотелось загнать солнце обратно за горизонт, повернуть время вспять, чтобы вернуть любимого.