Даша из морской пехоты - Игорь Срибный

– А вы-то сами, Наум Михайлович! – всплеснула руками Дарья. – А другие врачи и медсестры! Да здесь все такие! Все свои души рвут за раненых! А не только я…

– Все, девонька, все, кто ж спорит?! – Наум Михайлович взял ее за локоток, выводя из комнаты, которую он теперь именовал не иначе как «реанимационная палата номер два». – Только не у всех есть твое сердоболие…

Состояние Андрея оставалось стабильно тяжелым. Однако никакой возможности эвакуировать его, как и других тяжелораненых, в тыл не было. Авиация не летала из-за отсутствия авиационного топлива. На море бушевал зимний шторм. У берега образовалась кромка льда, препятствующая подходу судов. Крым оказался полностью отрезанным от Большой земли.

Воевать защитникам Севастополя пришлось в жесточайших условиях. В войсках категорически не хватало самого необходимого на войне – боеприпасов. Уже оставлены были Ишуньские позиции, 7-я бригада морской пехоты ушла из-под Дуванкоя. И все же, когда войска 11-й немецкой армии Манштейна прорвались на ближние подступы к Севастополю, а отступавшие через Крымские горы войска Приморской армии еще не подошли к нему, морская пехота Черноморского флота отразила все атаки врага и не позволила ему овладеть главной базой флота.

17 декабря 1941 года начался второй штурм города. Имея двойное численное превосходство в живой силе и технике, противник стремился прорваться к Северной бухте. В этом штурме участвовало около двухсот тысяч солдат и офицеров врага, более тысячи орудий и сто пятьдесят танков. Севастопольцы отбивали атаки врага на всех направлениях, однако вынуждены были постепенно отходить. Положение защитников города ухудшалось. Непрерывные бои измотали личный состав, значительная часть артиллерии вышла из строя, все сильнее и сильнее ощущался недостаток боеприпасов.

Севастопольцы героически оборонялись, отражая ежедневно по двадцати атак. Немцы несли огромные потери. Каждый день они отводили в тыл потрепанные части и бросали в бой свежие. А защитников города менять было некем. Резервов у командования не было.

Медперсонал госпиталя буквально валился с ног. Транспорты с ранеными шли непрерывным потоком, и операционные бригады не выходили из операционного блока. Через операционную проходило сто – сто двадцать раненых в сутки. Отдых у хирургов и операционных сестер был короткий, спали здесь же, на кушетках, по 2–3 часа в сутки, а иногда и того меньше.

Дарья все же урывала время, чтобы хоть на пяток минут забежать к Андрею. Она знала, что дежурные медсестры делают все необходимое, все вовремя, но желание просто увидеть любимого было непреодолимым. Она видела, с какой радостью распахиваются его глаза навстречу ей, и ради этих мгновений стоило жить. Даша думала в эти минуты, что люди на войне все же остаются людьми даже в таких бесчеловечных условиях, их сердца не превращаются в камень, а душа не перестает болеть за свою половинку, лежащую сейчас в бинтах в этой комнате. И их любовь проявляет чудеса выживаемости и несгибаемости, настойчиво пробиваясь к солнцу, словно хрупкая травинка сквозь брусчатку мостовой, добавляя двум любящим сердцам сил и решимости любой ценой защитить их от зла войны.

– А я ведь сразу тебя заприметил! – сказал как-то Андрей. – Еще на занятиях по медицинской подготовке. Ты показывала нам, как правильно накладывать жгут и кровоостанавливающую повязку, помнишь? Ты стояла на палубе, такая худенькая, такая маленькая, казалось, тебя прямо сейчас унесет за борт порывом ветра. Но глаза… Я никогда не видел таких красивых серо-голубых глаз. И я понял, что влюбился. Вот так сразу. Я тогда тебя о чем-то спросил. По делу, в общем-то. А ты очень застеснялась…

– Конечно, застеснялась, – засмеялась Даша. – А как не застесняться, когда на тебя во все глаза смотрит красавец-моряк, да так, как будто готов вот прямо сейчас в любви признаться?! А тут же война кругом… Да только, что ж скрывать, и ты мне сразу глянулся…

– Раз война, значит, любить нельзя? – тяжело вздохнул Андрей. – Многие ведь так думают…

– Многие! – согласилась Даша. – Раньше ведь и я так думала: ну, какая любовь, когда смерть вокруг?! Это сейчас я поняла, что война раскрывает самые сокровенные, самые светлые чувства людей. Что фронт проходит не только там, у Дуванкоя, где гибнут наши моряки! А прежде всего вот здесь, в моем сердце и через сердца тех людей, что Родину защищают, и именно в душе человека с ружьем или медицинским скальпелем, неважно, находится передовая борьбы между добром и злом, человечностью и жестокостью, жизнью и смертью. И мы, Андрюша, обязательно победим! Победим, потому что мы гуманнее, добрее и нравственно выше, чем фашисты!

– Эх, дожить бы… – мечтательно протянул Андрей. – До победы!

– А ты не сомневайся, милый! – Даша прислонилась губами к щеке Андрея. – Я вот нисколько не сомневаюсь, что мы с тобой доживем до победы! Ну вот нисколько! Потому что любовь – чувство гораздо более сильное, чем страх смерти, чем даже ненависть к врагу! Любовь не подвластна смерти, знай! А я очень тебя люблю и не позволю тебе умереть.

– Грустно мне, Дашуня! – сказал Андрей. – Грустно потому, что лежу сейчас здесь, отдыхаю, а мои товарищи с врагом сражаются. А мужчина… Он должен… Как бы тебе это сказать… Я сражаюсь за Родину, да! Это – главное! Но ведь помимо любви к родине… Я вот полностью осознал, что значит воевать за того человека, который стал дорог, стал ценнее жизни. Понимаешь? Я должен тебя защищать… А получается…

– Господи! – воскликнула Даша, отстраняясь. – Что получается?! Ну что ты, милый?! Ты ранен! Тяжело ранен. В бою, в котором ты защищал и меня тоже! Неужели это надо тебе объяснять?! Ты как маленький, право! Вот поправишь здоровье и снова в бой пойдешь! За меня! За Родину! За деток наших, которых мы с тобой родим! Договорились?

– Договорились, – сказал Андрей, но в голосе его совсем не было уверенности.

Даша вдруг прыснула в кулак…

– Ты чего? – Андрей удивленно посмотрел на Дарью. – Что смешного?

– Да так! – Даша смеялась. – Вспомнила… Сегодня в операционной… Наум Михайлович оперировал – он сейчас частенько сам к столу становится, поскольку хирургов не хватает. Ну, оперировали мы моряка тяжелого. А анестезии ведь нет уже давно. И спирт на вес золота. В общем, Наум Михайлович дал моряку стакан коньяку из своих личных запасов. И спрашивает: «Ты откуда же родом будешь, моряк?» Ну, тот отвечает, что из Сибири. А Наум Михайлович говорит, что, мол, я тоже из Сибири! Хотя мы все знаем, что он из Ставрополя. И продолжает: «Ну, смотри, моряк, сейчас я тебе больно сделаю. Но ты чтобы ни-ни! Понял?! Мы, сибиряки, такие! Чтобы сибиряк да боль не терпел – не поверю! Ты коли меня, куда хочешь, хоть шилом, хоть штыком, как свинью, все равно не хрюкну!» Мы все заулыбались, а санитарка молодая – Дуся, ей только шестнадцать исполнилось, та расхохоталась так, что уронила таз с грязными бинтами прямо Науму Михайловичу на ногу. Что ты думаешь, он сделал? Он вышиб Дусю из операционной коленом под зад – руки-то у него уже стерильные были… И грозно так на нас кричит: «Ну?! Кто еще хочет вослед за этой козой?!» Тут уж никто удержаться не смог – хохотали как сумасшедшие…