В индейских прериях и тылах мятежников. (Воспоминания техасского рейнджера и разведчика) - Джеймс Пайк

Его лошадь выбивалась из сил, но и наши тоже. Выбравшись на вершину горы, мы обнаружили объект нашего преследования — стадо лошадей — и еще около 20-ти индейцев. Они нас не видели, пока этот краснокожий дьявол не завопил так, что мертвые бы проснулись. Индейцы услышали его, и мы отчетливо видели их тревогу — они сразу же испустили ответный вопль и направились к реке, но лошади, почти не управляемые столь малым числом погонщиков, запаниковали и бежали вдоль речки держались правее ее на некотором расстоянии, в то время как индейцы, видя, как мы быстро догоняем их, бросили свою добычу и кинулись в узкий проход между горами. Они потеряли время, пытаясь направить лошадей так, как они хотели, а мы, будучи уже совсем рядом с ними, стреляли и кричали как безумные.

Мы прошли горы и увидели, что индейцы ошиблись в выборе пути и вошли не в тот проход, после чего оказались у реки — перед ними возвышался высокий мыс, а справа и слева — крутые горные склоны, а мы надвигались на них сзади, и, тем не менее, они ни на секунду не останавливались.

Осознавая свое положение, они побежали вперед и с мыса прыгнули в реку. Они так внезапно исчезли, что некоторые из людей Барлсона, не думая о своей безопасности, пошли прямо за дикарями, которые, вынырнув на поверхность, во весь дух стремились к противоположному берегу. Совершив лишь несколько взмахов, они натолкнулись на твердое дно и вскоре оказались на мелководье, а затем, махнув нам на прощанье, скрылись в лесу. Река здесь очень узкая и у северного берега очень глубокая. Крутой мыс на 16 футов возвышался над водой. Из наших трое прыгнули с мыса в погоне за индейцами — одного из них мы всегда называли Тауни, а вот имена двоих других я забыл. Все они вышли на другой берег, но их ружья и боеприпасы вымокли, и им нечего было противопоставить длинным копьям беглецов, поэтому они весьма разумно решили идя вдоль реки достичь брода и снова переправиться на наш берег.

Лейтенант решил вернуться и забрать лошадей, поскольку гнаться за индейцами в темноте было бессмысленно. Вскоре мы нашли их — они спокойно паслись — а потом мы сделали привал, чтобы дождаться возвращения наших людей — брод находился в пяти милях отсюда. Мы находились в 45-ти милях от постоянного лагеря, и на следующий день обнаружили нескольких местных жителей, выступивших на поиски своих лошадей, но если бы не мы, они никогда бы их больше не увидели. После этого мы все вернулись назад и вскоре устроили шикарный пир, щедро угощались всевозможными видами мяса дикой птицы и другой дичи, а также рыбой, которой мы наловили великое множество.

Я снова путешествую в одиночку. — Войны приграничья

Дав своей лошади на отдых два-три дня, я отправился назад в Форт-Белнап, поскольку Барлсон еще не был готов ехать и еще какое-то время оставался бы на месте. Из чистой любви к моему любимцу я не взял с собой никакой провизии, полагаясь поддержать свое существование исключительно своим надежным оружием. Чтобы охота была успешной, помимо хорошей экипировки и смертельного выстрела нужны две вещи — первое: умение найти дичь и второе: такое же умение подойти к ней на расстояние выстрела. Я не мог ни сходить с коня, чтобы охотиться пешим, ни отдаляться от своей дороги, чтобы я не попасть в руки какой-нибудь бродячей банде команчей, а кроме того, на том плоскогорье, по которому мне предстояло идти, дичи было мало, и потому, естественно, в течение всего своего пути я голодал. На второй день меня поразил острый приступ лихорадки, который мне удалось сломить, посидев по горло в чистом горном ручейке до тех пор, пока меня не затрясло от холода. Мучаясь и от голода и от болезни, быстро ехать я не мог, потому лишь на четвертый день около двух часов пополудни я добрался до Доббс-Рэнч, первого населенного людьми места на моем пути, и всего в 13-ти милях от Белнапа. Я заказал обед и отпустил свою лошадь попастись, а сам тем временем рухнул, чтобы насладиться сном, которого так требовало мое усталое тело, и который я мог теперь себе позволить, понимая, что теперь я в полной безопасности. Поспать мне, однако, удалось лишь несколько минут — а потом меня разбудила одна из самых красивых девушек Техаса. Она принесла мне воду и полотенце, которые подготовили меня к трапезе, и, благодаря сему омовению мой аппетит обрел такую силу, какой я нечасто ощущал прежде, и, невероятно удовлетворенный, я сел за ломившийся от невероятного количества теплого хлеба, свежего масла, дикого меда, свежего молока и множества других лакомств, задачей которых было успокоение самых жестоких голодных спазмов желудка стол. Юная леди села прямо напротив меня, и, убедившись, что моя тарелка наполнена доверху, она начала расспрашивать меня о том, откуда я, куда я направляюсь, и к какой команде я принадлежу, казалось, она решила сделать меня более общительным, несмотря на то, был ли я таким человеком, или нет. После слишком долгого поста я не подозревал об опасности, скрывавшейся в таком обилии стоявшей передо мной еды, а потому я сразу решил, сколько я съем и не был намерен превысить сего количества, но девушка продолжала говорить, и я просидел за столом до тех пор, пока я не съел все, что стояло на столе.

После обеда я сел на предоставленную мне свежую лошадь и отправился в Белнап. Мой конь был полудиким мустангом, уроженцем этой страны, и очень плохо объезжен. Едва я коснулся его спины, как он начал все эти приседания и прыжки — известные в Техасе как «качка», в Калифорнии — как «заколачивание», а в этих местах — «брыкание». Во теперь-то и начались мои печали. После первой же полудюжины его скачков, я почувствовал боль и сильнейшее головокружение, и я очень пожалел о том, что после столь долгого голодания я был так неосторожен за обедом. Если бы я сошел с коня, тем самым я проявил бы трусость — мысль весьма неприятная, — а если бы он сбросил меня, я был бы опозорен навечно. Красавица наблюдала за мной, и я должен был либо ехать, либо умереть. Пот ручьями катился по моему лицу — свидетельство моей слабости от боли и болезни, а не чрезмерности усилий. Видя, что дело плохо, я снова и снова вонзал шпоры в его бока, и так я поступал до тех пор, пока, едва не обезумев от боли, лошадь галопом ринулась к лесу и далее, по дороге в Белнап. Я прибыл туда примерно через час, все еще страшно страдая. Трехдневное голодание не причиняет человеку вреда, и я не могу удержаться от утверждения, что он вновь сможет восстановить свои силы, если он очень осторожно будет есть после того, как снова достигнет земли изобилия, но я повел себя как ненасытный обжора и должен был быть наказан за это.

По прибытии в лагерь я обнаружил, что полковник Джонстон отправился в восточный Техас, командир моей роты капитан Смит стал подполковником полка, а Сал. Росс, сын капитана Росса, помощника представителя «Нижней» резервации, стал капитаном. Нашим первым лейтенантом был Лэнг, а вторым — Дэйв Саблетт.

Соратников Бэйлора отнюдь не порадовало то, что сын их старого врага стал офицером рейнджеров, хотя их это совершенно не касалось. Но жестокий раздор разрушил единство сообщества, и, процветая в сердцах таких людей, как люди Западного Техаса, ненависть почти вплотную подвела их к открытому взаимному столкновению, точно так же, как это было в Шотландии двести пятьдесят лет назад. О том, в какой форме это проявлялось, свидетельствует следующая история.