Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук

Бюст из Веллетри — наиболее часто воспроизводимый образ Октавии сегодня. Сохранился более разнообразный набор древних портретов ее золовки, Ливии, — ведь она гораздо больше времени провела в сфере общественного внимания. Но все равно портреты обеих женщин столь похожи, что иногда уверенно различить их просто невозможно. Монетные и скульптурные портреты, к сожалению, не дают нам ничего и близкого к фотографическому изображению, поэтому мы не знаем, как на самом деле выглядели Ливия, Юлия и другие женщины империи. Иногда в их портретах проявляются индивидуальные черточки, которые могли бы помочь с идентификацией: например, округлость щек Ливии, ранние ее портреты с тонкими губами выдают легкий своеобразный прикус, свойственный всем членам семьи Клавдиев. Октавии же присущи серьезное выражение лица и аристократическая костная структура, которая характерна для портретов ее брата. Но по большому счету это идеализированные образы, заказчиков которых в первую очередь интересовало не сходство, а создание более или менее соответствующего образа, который мог универсально воспроизводиться художниками и скульпторами по всей империи.

Эта строгая регулярность сама по себе выражала ключевое послание: изображение Ливии и Октавии с загадочной, безупречной единообразной прической нодус в их ранних портретах утверждало доказательство традиционной истинной римской женственности и чувства собственного достоинства — укор Антонию за то, что оставил римскую жену ради египетской Клеопатры.[103]

Не следует воображать, будто улицы империи внезапно заполнились образами женщин или что традиционные представления о месте женщины в общественной сфере куда-то внезапно исчезли. Но несколькими стратегическими ходами Октавиан громко призвал римский мир увидеть свою жену и сестру музами его проекта воскрешения давно потерянного золотого века римской истории — того золотого века, когда легендарные женщины, подобные Лукреции, приносили себя на алтарь долга, и для которого Октавиан молча предлагал себя в качестве архитектора и реставратора.

Пока Октавиан задумывал для жителей Рима образы Октавии и Ливии в мраморе как образец женской скромности, Клеопатра заменила Октавию в качестве лица на римских монетах Антония, выпущенных монетными дворами под его контролем. Сохранившиеся данные об одном из тиражей примерно 33 или 32 года до н. э. сообщают, что огромное количество серебряных денариев, римской валюты, было отчеканено по приказу Антония, когда он наконец-то добился некоторого военного успеха на Востоке, разбив с финансовой помощью Клеопатры Армению. Эти монеты изображают Антония на одной стороне и Клеопатру — на другой, с носом судна на переднем плане, чтобы показать ее вклад в морские силы, приведшие к победе.[104]

Несмотря на уступку в отношении статуй Ливии и Октавии, размещение иностранной царицы на официальных римских монетах было совершенно беспрецедентным и глубоко провокационным шагом в политической культуре, и так отчаянно сопротивляющейся как идее о женщине — а тем более иностранке — в самом сердце власти, так и принципу монархического правительства. В 34 году до н. э. Антоний организовал еще и празднование одной из своих побед, устроив расточительное торжество в римском стиле в городе Александрии, во время которого он, как говорят, преподнес Клеопатре и ее детям огромные подарки в виде территорий, известные сейчас как Дары Александрии.

Октавиан хорошо знал, какую надо нажать кнопку, чтобы заставить римские политические элиты озаботиться происходящим в Александрии. Играя на давних предубеждениях против женственного, слабого, аморального, раболепствующего и дикого Востока, он активно продолжил изображать Антония как изменника традиционным мужским римским ценностям, комнатной собачкой Клеопатры.

Антоний напрямую отверг как минимум одно из многих обвинений, которые Октавиан выдвинул против него — обвинение в пьянстве, обычный стереотип Востока. Он написал эссе, озаглавленное «О его пьянстве», которое с тех пор утеряно. В письмах своему бывшему зятю он обвинил того в лицемерии, напомнив о собственных поступках Октавиана:

Возвращаясь к вопросу о свадьбе своего оппонента, Антоний заявил, что свадьба его соперника на Ливии была проведена «в недостойной спешке», и напомнил Октавиану о временах, когда его друзья организовывали для него очередь из женщин, раздевая их для его осмотра донага, как на рынке рабов.[106]

Точно как на современных выборах составление политического капитала из грешков своих оппонентов было обычной тактикой, используемой соперниками для прихода к власти в республиканском Риме. Самые знаменитые сановники этого периода — Цицерон, Помпей, Юлий Цезарь — все в какие-то моменты обвинялись в соблазнении чужих жен, поэтому в обвинении Антония, что Октавиан нечестен с Ливией, не было ничего необычного. Но оно требовало опровержения, раз Октавиан явно противопоставлял себя Антонию как моральный гарант римских ценностей. Его биограф I века Светоний цитирует объяснения, данные друзьями Октавиана, которые, признавая его неверность, заявляли, что она никогда не мотивировалась бездумной похотью. На деле, соблазняя жен и дочерей своих врагов, он добывал информацию, которая помогала его политической кампании, и таким образом защищал интересы Рима.[107]

Многие из наиболее пафосных римских историй о дурной славе Клеопатры, представленные в поэмах и хрониках, записаны уже после финального сражения между двумя сторонами при мысе Акций. Но они передали нам привкус того обличения, которое в предыдущие годы было целью — настроить общество против Клеопатры, говоря о ее сексуальной и кулинарной ненасытности. Плиний Старший в I веке писал, что Антоний и Клеопатра однажды поспорили, кто сможет устроить самый расточительный банкет, и что Клеопатра победила, бросив одну из своих жемчужных сережек в кубок с уксусом, позволив ей там раствориться, а затем беспечно выпив его.[108]

Такие рассказы отражают длительные усилия римских моралистов, демонстративно оплакивавших ненасытность плутократов, искателей удовольствий, как среди своих современников, так и в предыдущие эры. Сам Плиний Старший сокрушался, что в его дни римляне тратят более 100 миллионов сестерциев в год на жемчуг и духи, привозимые с Востока. Огромные расходы на пищу были особенным источником ярости критиков.[109] Непристойные истории о разнузданных банкетах Антония и Клеопатры и безумных тратах денег взывали к римской морали. Вероятно, одной из самых известных привычек Клеопатры была ее любовь принимать ванну в ослином молоке, чтобы сохранять кожу мягкой. Учитывая тот факт, что привычку принимать точно такую же ванну, как говорят, имели многие женщины позднего Рима, считавшиеся такими же расточительными и развращенными (например, вторая жена Нерона, Поппея), можно предположить, что это было обычным обвинением любой женщины, которую критиковали за оскорбление морали.[110]