Первые леди Рима - Аннелиз Фрейзенбрук

Ливия не скоро стала императрицей. Трансформация из республики в монархию после смерти Антония и Клеопатры не была мгновенной. Рим все еще был изранен и кровоточил после нескольких десятилетий гражданской войны, и Октавиан понимал необходимость действовать аккуратно — слишком хорошо помня судьбу своего великого дяди, Юлия Цезаря, чьи попытки железной рукой заставить государство принять автократическое правление привели к его убийству.

В 27 году до н. э., через три года после смерти Антония и Клеопатры, Октавиан устроил огромное шоу, где отказывался от чрезвычайной власти, данной ему как триумвиру, обещая восстановить Республику и отклоняя деспотическое царствование. В ответ на этот жест самоуничижения Сенат, чьи ладони уже были умаслены обещанием реставрации его прошлой конституционной власти, умолил Октавиана стать пожизненным консулом и настоял на принятии имени Августа, означающего «божественно оберегаемый», и титула принцепса, или «первого горожанина», — в Республике им фамильярно обозначался ведущий государственный лидер. Сенаторы эффектно передали Октавиану ключи от империи, а мандат на абсолютную власть оказался аккуратно скрыт под традиционной республиканской риторикой, смазавшей переводимые стрелки.

Ливия не получила официального титула. Август не решился дать своей жене почетное имя, эквивалентное его имени, и только после его смерти, почти через сорок лет, ее роль в династической структуре изменилась — теперь ее имя стало звучать как Августа. Это могло читаться как императрица — но на латыни нет эквивалента этого слова. Римский народ, видимо, не возражал против размещения портретов Ливии в общественных местах после разрешения 35 года до н. э. Но утверждение ее официального статуса, подобного статусу царицы в восточных царских семействах, в римском обществе, все еще приемлющем идею только мужского управления, и в котором память о Клеопатре была очень свежа, представлялось слишком уж далеко идущим шагом.[120]

Победа Августа была достигнута под лозунгом очищения Рима — не просто его улиц и общественных мест, но его сердца и души. Критикуя Антония и Клеопатру как носителей порока, коррупции и моральной распущенности, которые так ослабили старую Республику, новый римский правитель подавал себя защитником традиционных добродетелей давно ушедших дней, когда мужчины отставляли свой плуг, чтобы отправиться на войну, а женщины скорее бы умерли, чем предали свои брачные клятвы.

Если бы эта иллюзия работала в собственной семье императора, в его шкафу не было бы скелетов. И пока Октавиан занимался восстановлением заброшенных храмов и древних законов, которые обещали возродить приличия, его старшая сестра Октавия, его дочь Юлия и его жена Ливия оказались реинкарнациями добродетельных женщин этого золотого века — Лукреции, Ветурии и Волумнии, чьи чистые, мудрые образы помогли в прошлом спасти Рим.

Но по крайней мере одна из этих женщин оказалась гораздо менее удобным образцом, нежели прочие. Август, как сформулировал один исследователь, мог «самоуверенно моделировать семейное наследие, неотразимое, как Камелот Джеки Кеннеди».[121] Но, подобно истории с Камелотом, мечты были разрушены, мираж внезапно рассеялся.

Политическая программа первого римского императора началась, литературно выражаясь, дома. Решив доказать своим подданным, что он действительно «первый среди равных» — человек из народа, обычный парень, как все они, Август отклонил возможность переехать в богатый дворец в восточном стиле, как у Клеопатры. Он предпочел остаться с семьей жить в своем старом доме на элитном, но плотно заселенном Палатинском холме, где народ мог гулять прямо перед его входной дверью — древнеримский эквивалент современного хода медийного политика, оставляющего свою фамилию в общем телефонном справочнике.[123]

Лавровые деревья обрамляли входную дверь императорского дома — вероятно, они были выращены из веток, срезанных в поместье Ливии, Прима-Порта. Кроме них лишь дубовый венок, врученный Августу благодарным государством, выделял снаружи его дом среди соседских. Внешнее подобие остальным домам повторялось и внутри. Каменно-серым минималистским интерьером и простой мебелью дом, где жило первое римское семейство, поражал скромностью — по сравнению с грандиозными резиденциями более поздних императоров. По крайней мере, так заметил один из посетителей:

Светоний, автор этого описания, посетил дом только несколько десятилетий спустя после того, как его занимали Ливия и Август. Его оценка относительного отсутствия роскоши подтверждается раскопками на Палатинском холме, осуществленными между 1861 и 1870 годами Пьетро Роса, итальянским архитектором и топографом, который работал по поручению Наполеона III — который сам был отпрыском имперской династии и был захвачен идеей найти дворцы Цезарей.[125] Открытие Росой в 1869 году части дома Августа, которую посчитали личными покоями Ливии благодаря находке свинцовой водопроводной трубы, подписанной ее именем, доказало, что дом действительно был выложен черно-белой мозаикой, а не более дорогим привозным мрамором. Бережливое использование местного камня красноречиво показывало римской публике скромные вкусы новой имперской семьи.[126]