Слимпер - Михаил Бабкин

Карман-сумка немедленно оттопырился, словно у Семёна неожиданно выросло сытое интеллигентское брюшко.

– Ты что, это чудовище с собой взять хочешь? – ужаснулся Мар, видя приготовления Семёна. – Зачем?!

– Пригодится, – уклончиво ответил Семён. – Мало ли что… Может, от врагов отстреливаться придётся.

– Какие там враги, – вздохнул медальон, – врагов сначала заиметь надо, а уж после от них отстреливаться!

– Был бы пистолет, а враги найдутся, – заверил Мара Семён. – Во всяком случае, обменяю его после на что-нибудь другое, не менее экзотичное. Мне же для Яны подарок надо найти… думаю, что сам пистолет ей без надобности, не любят женщины оружие! Вот и обменяю на что-нибудь.

– Только не продешеви, – сразу успокоившись предупредил медальон. – Такая волына многого стоит! Не делают нынче таких грохочущих пистолей. Нынче лучевые в моде, их и полименты, и чужие носят… Ладно, с оружием решили. Теперь давай думай, куда из Хранилища двинем. Не сидеть же здесь сиднем, среди покойников!

– А вон туда и двинем, – Семён махнул рукой в сторону молочно-белой стены, туда, куда только что стрелял. – Любопытно мне на Хранилище снаружи посмотреть. Тем более, что запрещающие письмена исчезли… Не чувствую я больше от стен никакой угрозы.

– Я бы так рисковать не стал, – обеспокоился Мар. – Хрен его знает, где мы можем оказаться! Может, это хранилище под землёй замуровано. Или на дне какого океана находится… Задохнёшься ведь! Потонем.

– А вот это твоя прямая забота: проследить за тем, чтобы мы не утонули, – посмеиваясь, сказал Семён, подходя к стене. – И чтобы в земле не остались. Справишься?

– Куда же я денусь, – вздохнул медальон. – Ох и послал мне случай напарничка, ох и послал… Семён, ты слыхал, что любопытство кошку сгубило?

– Так то кошка, – уверенно ответил Семён, – а то я. – И шагнул в белое сияние.

…Снаружи Хранилище выглядело как гора. Высокая, каменистая, ни кустика, ни травинки; Семён стоял у подножия той горы, отряхиваясь от пыли и песка – гора хоть была и колдовской, миражной, но мусору и грязи на ней было преизрядно. Накопилось с годами. Там, где Семён вышел из хранилища, на склоне горы светлело пятно в виде человеческого силуэта: камни здесь были словно дочиста отмыты. Теперь вся эта грязь была на Семёне.

Более-менее отчистив одежду и вытрусив из шевелюры мелкие камушки и песок, Семён огляделся.

День в этом Мире клонился к вечеру: оранжевое солнце низко висело над верхушками высоких деревьев, придавая густой листве зловещий тёмно-багровый цвет – деревья росли по другую сторону широкой утоптанной дороги, пролегавшей неподалёку от горы. Видимо, прямо за дорогой начинался дремучий нехоженый лес.

На дороге стояла, чуть накренясь набок, небольшая открытая повозка с обутыми в шины колёсами – колёса были вроде мопедных, со множеством тонких железных спиц. Возле повозки, лицом к ней и спиной к Семёну, сидел, скрестив ноги по-турецки, человек в тёмно-коричневой одежде. Сидел не шевелясь – издали его можно было принять за пень, странным образом выросший на проезжем месте. Обознаться было легко, так как и повозку, и неподвижного человека покрывала густая тень от деревьев.

Впереди повозки лежало что-то тёмное, крупное, и тоже не шевелилось.

– Хм, чего это он там расселся? – спросил Семён, напоследок отряхнув брюки комбинезона. – Сходить надо, посмотреть…

– Зачем? – живо отреагировал медальон. – Сидит – ну и пусть себе сидит. Чужой Мир, чужие нравы… Может, он молится. Или клятву какую даёт… Убить первого встречного, например! А тут р-раз – и ты на подходе. Будьте любезны!

– Есть у меня сильное подозрение, что не просто так он там сидит, – упавшим голосом ответил Семён, направляясь к повозке. – Подозреваю, что это я его лошадь того… На линии огня случайно оказалась, и тю-тю лошадка…

– Золотую монету ему дай, и пусть себе проваливает куда ехал, – недовольно буркнул Мар. – Оно, конечно, не стоит никакая сельская кляча такой дикой цены, но зато совесть тебя грызть не будет. Вообще-то, по-моему, совесть есть атавизм и пережиток, очень вредный для нашей работы! Заблуждение, от которого надо всемерно избавля… – медальон осёкся на полуслове. – Вот так лоша-адка… – протянул Мар и умолк.

Упряжной лошадкой был серый, с подпалинами, матёрый волчище. Мёртвый матёрый волчище, с рослого телёнка размером, лежавший на боку и запутавшийся лапами в ремнях упряжи: из пасти волка вывалился тёмный от пыли язык, открытые глаза стеклянно смотрели куда-то поверх Семёна; волк не дышал. На видимом боку волка, в области груди, было три чёрных входных отверстия от неразменной пули; четвёртое отверстие приходилось на шею. Пятый выстрел отстриг зверю ухо.

Земля под волком была залита тёмно-бурой запёкшейся кровью; над кровью жужжали зелёные мухи.

– Кучно, – еле слышно выдохнул Семён, останавливаясь позади неподвижно сидящего человека. – Метров с двадцати… невероятный результат!

Однако сидевший человек его услышал.

– Да, – сказал он, вставая на ноги и легонько покряхтывая. – Вот именно, что невероятный! По монастырской купчей… ох ты, бедная моя поясница… по купчей ведомости ездовой волк проходил как оборотневый, самовосстанавливающийся… многоразовый, так сказать. И где же его обещанная многоразовость? Где восстанавливаемость, я вас спрашиваю? – человек в коричневом повернулся к Семёну. – Жулики, кругом одни жулики… Никому верить нельзя! По документам – практически бессмертная скотина… ан нет: ни с того, ни с сего сама по себе продырявилась, упала и сдохла.

Судя по всему, это был священнослужитель. Может быть, монах из какого-нибудь ближнего монастыря – коричневая одежда оказалась чем-то вроде сутаны, перетянутой в поясе тонким кожаным ремешком; на ногах у монаха были деревянные сандалии. Монаху было лет под пятьдесят: стрижен он был коротко, «под горшок», хотя особо стричь было и нечего – на макушке у священнослужителя имелась обширная плешь-тонзура, то ли природная, то ли специально выбритая; красный нос и плутоватые глазки выдавали в нём человека жизнелюбивого, бойкого. Пройдоху и пьяницу выдавали, короче говоря.

– Вот, сидел и ждал, пока он восстановится, – пожаловался монах Семёну, со злостью пнув дохлого волка сандалией. – Как дурак сидел и ждал. Видать, бракованного волка подсунули. Надо будет монастырю в суд на заводчика подать… – монах склонился над возком, сильно навалившись животом на его борт. Словно нырять в повозку собрался.

– Эй, селянин, – глухо донеслось из возка, – подсоби-ка аптечку выгрузить… Одному несподручно, радикулит замучил! Достал, понимаешь, сил просто нету… И лечить некогда – дела всё, дела.

Семён подошёл к возку, помог монаху вытащить из него небольшой, но увесистый сундук с двумя боковыми ручками.

– Пешком теперь, да? – понял Семён. – Могу помочь нести, – Семёну всё ещё было стыдно, что это именно он пристрелил ездового волка. Пусть случайно, но всё же… Да и волк, скорее всего, был не бракованный – просто изрешетившие его серебряные пули не оставили оборотневому созданию ни одного шанса на восстановление.