Разоблачение - Кэрол Берг

– Только раз.

– А сколько раз, в этой или любой другой битве, ты встречал демона, с которым не мог бороться?

– Только в последней, но…

– Скажи нам, Сейонн, мой дорогой друг, что произошло с твоей женой три недели назад?

– Катрин… – «Что она делает?»

– Ты поклялся отвечать правдиво и полно на все вопросы, делать все, что мы потребуем от тебя, чтобы разобраться в происшедшем Я спрашиваю, и ты должен ответить, что произошло в твоем доме недавно.

Она знала, что я отвечу и что я не могу ответить. Ребенок родился демоном. Закон и традиция требовали, чтобы даже память о нем была погребена, чтобы сожаления о его оскверненной чистоте не тревожили нас. Но я не умел притворяться, я поклялся говорить правду, хотели они слышать ее или нет.

– Наш ребенок родился одержимым демоном, – ответил я, чувствуя, как холод сковывает душу. Слова со стуком упали в гробовое молчание. – И моя жена поступила согласно эззарианским законам и убила его.

Катрин продолжала допрос. Она не обращалась к Совету, только ко мне. Я чувствовал потрясение и беспокойство остальных, но не смотрел на них, я тоже разговаривал только с Катрин.

– А теперь, Сейонн… Я знаю, что это будет тяжело, и мне нелегко просить об этом… – Как будто было что-то тяжелее тех слов, которые она только что заставила меня произнести. – Я прошу тебя снять рубаху.

– Нет! – Я вскочил со стула, не веря собственным ушам. – В этом нет никакого смысла…

– Ты сделаешь, как тебе велят, Смотритель, или слушание будет закрыто. – Талар встала. Она тоже поглядывала на Катрин несколько недоуменно.

«Если слушание будет закрыто, я до конца своих дней останусь под подозрением. У Катрин, конечно, имеется какой-то план. Но что это за план, требующий такого давления на меня, – напомнить об Исанне и ребенке, заставить меня предъявить свидетельства моей жизни в рабстве Не может же она считать, что Каддок и Талар начнут сочувствовать мне и изменят свое мнение. Все это только еще больше укрепит их во мнении, что я нечист, и они заявят, что я не гожусь для битв. Она зарывает меня в могилу».

– Еще раз прошу тебя, Сейонн, сними рубаху и повернись Всего на минутку.

Сжав зубы, чтобы тут же не высказать Катрин, что я думаю об избранной ею тактике, я стащил с себя вишневую рубаху и позволил обществу увидеть, чего можно добиться простыми кожаными ремнями. Моя спина и руки были полностью покрыты шрамами, на плече запечатлен знак креста в круге, клеймо раба Империи. Добрый товарищ сокола и льва на моем лице, он ярко горел в солнечных лучах, заливавших комнату.

Я закрыл глаза, стараясь сдержать гнев. Я так сражался с собственными чувствами, что едва расслышал негромкое разрешение одеться.

– Ты можешь идти. – В голосе Катрин звучало сожаление, но требовалось нечто гораздо большее, чем сожаление, чтобы загладить совершенное.

И даже когда я снова сунул руки в рукава и потом закрыл за собой дверь, все еще не мог понять, что происходит. Как только Совет объявит о претензиях, предъявляемых мне Талар и Каддоком, я собирался отвести в сторонку Катрин и Кенехира и попытаться объяснить им еще раз. Фиона вошла в покинутую мною комнату. Я вышел в широкую прихожую, проклиная себя, проклиная женщин, окружавших меня, которые вдруг разом помешались, и хотел размозжить голову о ближайшую стену, чтобы не повторять про себя фразы, которые не сказал им и которые ничего бы не изменили, даже если бы я их произнес Я мечтал, чтобы они поняли, что я почувствовал, общаясь с этим демоном.

…Полчаса спустя Фиона вышла из комнаты. Наверное, ее история не пользовалась таким успехом, как моя. Она держалась подальше от меня, в противоположном конце прихожей, у окна. Возможно, ощущала мое искреннее желание свернуть ее изящную шею. Лишь когда после невероятно долгого часа нас позвали обратно, она подошла ко мне и попыталась заговорить:

– Мастер Сейонн, я…

– Нас зовут. Нет времени на церемонии. – Я жестом предложил ей пойти вперед. Я ненавидел, когда она называла меня мастером.

Пятеро сидели на своих местах, на их лицах не отражалось ничего. Талар вечно выглядела недовольной, так что это не могло служить добрым знаком для меня. Мейра сидела с закрытыми глазами. Катрин окаменела. Теперь в комнате была и Исанна, она сидела на стуле с высокой спинкой справа от полукруга Совета. Она присутствовала здесь не как моя жена. Просто королева должна была подтвердить принятое Советом решение. Она встретила мой взгляд без всякого выражения, словно я был незнаком ей.

Разумеется, решение объявляла Талар:

– Сейонн, сын Джойл и Гарета, ты не виновен в предательстве…

Талар умолкла только для того, чтобы перевести дыхание, и я понял, что это только начало. На лицах всех пятерых не было радости или облегчения.

– …но ты грубо нарушил свою клятву Смотрителя, позволив демону без боя остаться в теле жертвы. Если не принимать в расчет то, что тебя просто обманули, исходя из чего мы должны судить тебя? Испорченность, усталость или то, о чем мы не станем говорить вслух?

– Нет. Я не…

– И вот что мы постановили. Начиная с этого дня и впредь Храм Вердона закрыт для тебя. Тебе запрещено участвовать в битвах с демонами в этом мире или за Воротами, тебе запрещено обучать, тренировать, давать советы учащимся, пока Совет не решит, что ты излечился.

Холодок в моей душе превратился в сплошной лед. «Запрещено? Невероятно. Даже если не принимать в расчет мои чувства… а как же Эззария? Как же жертвы, которым теперь никто не поможет?»

– Вы не можете сделать этого. – Но она продолжала:

– Поскольку ни один здоровый мужчина в Эззарии не имеет права быть праздным, ты обратишься к Пеку, чтобы он дал тебе работу. Учитывая… особые обстоятельства, которые приняли во внимание даже самые непримиримые из нас, ты должен будешь обратиться к Каддоку за лечением. Мы искренне надеемся, что при должном подходе когда-нибудь ты снова сможешь сражаться.

Я сидел оглушенный. «Невероятно. Значит, я должен быть благодарен за то, что меня не выслали из Эззарии или не сделали изгоем, мертвым при жизни, как это было при моем возвращении из рабства. Но моя жизнь разрушена так же, как и во времена жизни в Дерзи. Я не имею права делать то единственное, что умею лучше всего, чем кто-либо в нашей истории. Никогда больше не совершу этот страшный, волнующий, славный шаг за Ворота. Никогда не почувствую жжение за плечами, не смогу ощутить радость, которую дает полет на волшебных крыльях. Талар упомянула, что когда-нибудь я смогу сражаться, но я не обманывал себя. Каддок никогда не скажет, что я „выздоровел“. Какой бог был таким жестоким, что вернул мне жизнь только на два коротких года, чтобы снова забрать ее?»

«И что мне делать теперь? Идти к Пеку? Они отправят меня работать на поля вместе с теми, у кого совсем не было мелидды… как у моего любимого и уважаемого отца, который работал, чтобы такие как я могли питаться и выполнять то, к чему были призваны. Это я смогу пережить. Я не испытывал предубеждения против любой работы, земля и навоз были для меня не хуже мечей и зеркал. Но позволить Каддоку рыться у меня в голове… давать мне советы, искать причину моей „болезни“, накладывать на меня заклинания, обнажать мои мысли, страхи и желания, чтобы найти в них признаки нечистоты… – этого я не вынесу… не смогу».