Калужский вариант - Александр Ильич Левиков

от Ташкента», и мужестве сибиряков-болотопроходцев, чья жизнь — «труд, не оценимый в рублях и не соизмеримый ни с какой шкалой коэффициентов доплаты».

Не слушая докторов, категорически запрещавших ему командировки из-за язвы, из-за больной печени, из-за сверх всяких норм высокого давления, Травинский пересаживался с самолета на самолет, непостижимым образом успевая в одну поездку наглотаться и морозного ветра Заполярья, и знойного воздуха среднеазиатских пустынь. Перерубы в архангельских лесах — он мчался спасать леса, оползни на дорогах Крыма — и миллионы людей, утром открыв газету, читали его тревожное предупреждение об угрозе знаменитым курортам, зайцев осталось мало — он бросался в отчаянный, яростный бой с любителями истребления всего живого, нефтяные пятна на Волге — он предпринимает, с целью проверки и поиска виновных, путешествие от истоков ее до устья...

В одной из картин, снятых Центральной студией документальных фильмов, Травинский задумчиво бредет по берегу Байкала. Зрители видят: это не турист, не праздный романтик. За рамками фильма остался эпизод, о котором я не могу умолчать.

...Прежде чем приняты были важные государственные меры для охраны уникального озера, жемчужины, не имеющей равных, общественности пришлось выдержать тяжкую баталию с ведомственной узостью и ограниченностью людей, для которых сиюминутная выгода важнее перспективного общенародного интереса. Под влиянием науки, прессы были построены невиданные прежде по своим масштабам очистные сооружения на Байкальском целлюлозном заводе. И вот однажды на встрече с писателями в Центральном Доме литераторов министр, руководивший этой отраслью промышленности, сказал: «Степень очистки сточных вод на Байкале достигла такого уровня, что их можно пить». Присутствующие засмеялись, усомнились: «Прямо-таки пить?» «Да, можно пить, — подтвердил министр, — держу пари». Я тотчас же сел за машинку и написал небольшую заметку «Министр предлагает пари», которую Александр Иванович Смирнов-Черкезов поставил прямо в номер. И нашелся человек, который немедленно вылетел на Байкал, собрал там авторитетную комиссию, в ее присутствии налил стакан очищенных сточных вод: «Я принимаю пари!» Вы, конечно, догадываетесь — это был Владилен Травинский. Он поднес стакан к губам, но у членов комиссии не выдержали нервы — отобрали стакан, сказали: «Перестаньте, опасно для жизни». Возможно, министр пошутил, и его пари было лишь полемическим приемом, вполне объяснимым на диспуте в кругу литераторов. Но готовность Травинского пойти на любой риск ради общественных интересов — не полемический порыв, не поза, не шутка, а его человеческая суть, символ веры публициста и кредо гражданина.

«И каждый раз понадобятся смелые молодые люди, чтобы устранить беду» — эта, будто про него самого сказанная строчка взята мною из книги «Мы шагаем» — последней прижизненной книги В. Травинского, подзаголовок которой говорит сам за себя: «Путешествие по пятилетке с людьми и цифрами через тысячи километров».

Когда призывало дело, он не ведал страха. «Дым наполняет легкие, кружится голова», «нас заливало на плоту и грозило вышвырнуть на камни», «влажно, пыльно, жарко, я снимаю каску, вытираю лоб», «он освещает фонариком один из тупичков, и я вижу исковерканные, скомканные, как бумага, остатки стальных креплений толщиной в ногу» — его репортажи пестрят подобными «ремарками», и нетрудно догадаться, что за ними стоит. Всюду и везде лез он в самое пекло, чтобы не понаслышке, не с чужих слов рассказать о величии человеческого духа, работе до седьмого пота, подвиге покорителей стихий, рыцарей без страха и упрека, коим несть числа. «И каждый раз понадобятся смелые молодые люди...» Он и сам навсегда остался таким: смелым молодым человеком, журналистом, по молодости лет не знавшим войны, но унаследовавшим лучшие качества фронтовых корреспондентов. Автор прекрасных приключенческих повестей — о Магеллане, работорговле в Африке, о Хуане Безумной, легендарной наследнице испанского престола, восставшей против инквизиции, — я называю только изданные вещи, — он оставлял главному призванию своей жизни — писательской работе за столом лишь ночи да редкие выходные.

«Всех тропинок твоих не пройти, не узнать, не измерить — от камчатских кают до мадридских жестоких дворов» — это из дружеской «Песни о Володе Травинском».

Никакое штатное расписание не могло выдержать его неодолимой страсти к скитаниям по городам и весям — он соглашался работать на полставки. Никто не мог гарантировать ему публикации сложных, исследовательского характера, статей о личном подсобном хозяйстве современного крестьянина — он с головой погружался в эту работу без всяких гарантий, года два занимался очерками, так при жизни и не напечатанными, опубликованными «Литературной газетой» посмертно.

Я вспомнил здесь об Александре Ивановиче Смирнове-Черкезове и Владилене Травинском не только потому, что друзья ушедшие остаются в сердцах друзей живых. Это само собой. Поразительно их умение забывать себя, чувство гражданственности, развитое до такой степени, что исключалось представление о себе, как о «маленьком человеке».

«Счастливый удел и призвание публициста — держать руку на пульсе жизни, чутко отзываться на заботы и тревоги современника, острым взором подмечать и делать достоянием гласности то новое, что несет в себе наша повседневность, угадывать горизонты будущего» — эти слова из передовой статьи «Правды» как нельзя лучше характеризуют их обоих, людей очень разных, но в равной степени познавших «счастливый удел и призвание».

...— Отправляйтесь, не откладывая, — напутствовал нас с Травинским Александр Иванович. — Хоть сегодня же. Далеко ли до Камчатки? Ерунда! Поглядите на рыбаков, и многое, возможно, прояснится...

«Старик» оказался прав

В рыболовецких колхозах Камчатки, поездив по полуострову, убеждались мы с Травинским, есть нечто сходное, при всех внешних различиях, со старательскими артелями золотодобытчиков Колымы. С точки зрения способа оплаты труда — только в этом отношении! — положение колхозного рыбака, допустим Иванова, сравнимо с положением старателя. А рыбака из государственного рыболовецкого предприятия, скажем Петрова, по этому признаку можно сравнить с рабочим государственного прииска. Разницу в юридическом и социальном отношении мы сейчас оттенять не будем, просто запомним, что она есть, и существенная, а подчеркнем главное для нашего разговора: оплата по конечным результатам, «от урожая» прямо сказывается на поведении человека, впрочем, как и отсутствие такой оплаты. Два типа оплаты — две линии поведения.

Допустим, Иванов из колхоза и Петров с государственного комбината вышли в море. Иванову, в отличие от его коллеги, платят только за конечную продукцию. Другое дело, что колхозы богаты, да еще объединены в мощный «Рыбакколхозсоюз», есть всякого рода страховые фонды на случай тех или иных бедствий, не зависящих от трудолюбия и удачливости рыбаков. Но мы запомним сейчас обычную, нормальную систему оплаты артельных промысловиков и проследим за общим и отличным в жизни Иванова и Петрова. Общее у них — морской простор, стихия, рыба, суда и снасти.