Windows on the World - Фредерик Бегбедер

– Невозможно, там все полыхает.

– И нет никакого другого способа попасть на крышу?

– Энтони, – говорит Лурдес, – remember 93! We've got to get to the roof.[50]Они наверняка будут снимать нас вертолетами с крыши, может, они нас уже ждут!

Энтони размышляет. У него на руке ожог второй степени, но он размышляет. Рубашка в лохмотьях, но он размышляет. И я даже знаю, о чем он думает: дело пропащее, но нельзя лишать их надежды.

– OK, follow me.[51]

Мы идем за ним следом по лабиринту кухонь и офисов самого высокого в мире ресторана. Он огибает смертоносные лестничные клетки, пересекает коридоры, заставленные ящиками с французским вином, и велит нам карабкаться по железной лесенке. Джерри и Дэвид веселятся как сумасшедшие. Со своими белыми салфетками на лицах они похожи не то на бандитов с большой дороги, не то на двух маленьких украинских селяночек. Мы добираемся до 108-го этажа. Не нам одним пришла в голову эта мысль. Скоро нас уже человек двадцать, мы все ищем выход на крышу. Я как одержимый набираю на телефоне 911, чтобы предупредить спасателей. Джерри спрашивает, почему я все время пишу на дисплее телефона сегодняшнее число: 911, 911, 911. Nine Eleven.

– Это совпадение, милый. Просто совпадение.

– А совопадение это что такое? – спрашивает Дэвид.

– Это когда похожие вещи случаются одновременно и все считают, что это нарочно, а на самом деле не нарочно, это называется совпадение, да, папа? – говорит Джерри.

– Да, верно. Это чистая случайность, но легковерные люди считают, что это тайные знаки. Например, вот как сейчас, какой-нибудь простак мог подумать, что это шифровка – то, что сегодняшняя дата совпадает с номером полицейской службы спасения. Что кто-то пытался нас предупредить. Но это, конечно, фигня собачья, просто совпадение.

– А «фигня собачья» – это грубо? – спрашивает Дэвид.

– Да, – отвечает Джерри.

– Тогда нехорошо говорить «фигня собачья», папа.

В «Небе Парижа» памятки на случай пожара остались теми же, что и до Одиннадцатого сентября: спускаться по лестницам, сохраняя спокойствие и порядок. А если лестницы разрушены, задымлены, раскалены добела, превращены в печку? Э-э, ну тогда послушно ждать смерти от ожога, удушья или завала. Отлично, спасибо. Проходы на крышу всегда закрыты, чтобы никакой придурок не полез туда ночью с пьяных глаз. Такое уже бывало: однажды, несколько лет назад, целые банды бродяг устроили гулянку на крыше башни. С тех пор здесь устанавливают наблюдение за всяким мало-мальски подвыпившим юнцом.

– В любом случае, – заявил мне один из охранников, – если «боинг-747» врежется в башню «Монпарнас», она сразу развалится пополам, так что вопрос отпадает.

Это обнадеживает. Чтобы отвлечься, я обдумываю важную семантическую проблему: каким глаголом передать, что самолет врезается в здание? «Приземлиться» не подходит, потому что он не касается земли (в английском та же проблема: go to land предполагает наличие земли под колесами шасси). Я предлагаю: «призданиться». Например: «Дамы и господа, – говорит командир экипажа. – Мы приближаемся к пункту назначения и скоро призданимся в Париже. Пожалуйста, верните столики в исходное положение, поднимите спинки кресел и пристегните ремни. Спасибо. Мы надеемся, что ваше путешествие с компанией „Эр Франс“ было приятным, и сожалеем, что больше не увидим вас ни на борту нашего самолета, ни в любом другом месте. Приготовьтесь к жесткой посадке».

Тем не менее днем на крышу выйти можно. В отличие от Северной башни Всемирного торгового центра, в башне «Монпарнас» туда водят посетителей за 8 евро. Можно подняться на лифте на 56-й этаж в компании нескольких японцев в черных костюмах и усатого охранника в темно-синем блейзере с золотыми пуговицами. (Меня в детстве тоже так одевали – жесткие фланелевые брюки и капитанская куртка, и я строил такие же свирепые рожи.) На 56-м этаже вы попадаете на небольшую выставку, посвященную Парижу, и уже можете любоваться панорамой. Мой взгляд устремляется через стекло на кладбище Монпарнас, я ищу глазами могилу Бодлера, белый камешек в каменном саду. Слева – Люксембургский сад, моя ушедшая юность, которую я пытаюсь продлить, не меняя квартиру, как будто пребывание в одной точке пространства может остановить ход времени. Я уже не молодой, я именно стационарный. В унылом кафетерии («Бельведер-кафе») усталым провинциалам предлагают стаканчики с горячими напитками. Чтобы попасть на крышу, надо еще подняться по лестнице, пахнущей жавелевой водой (вспоминается бассейн, галдящие школьники, махровые полотенца и вонючие ноги). Я, отдуваясь, преодолеваю последние ступени; мои усилия вознаграждают надписи с обозначением высоты (201 м, 204 м, 207 м). Металлическая дверь выходит в небо. В решетках ограждения свистит ветер. Отсюда видно, как в Орли взлетают самолеты. В центре бетонной крыши нарисован белый круг, чтобы могли «призданиться» вертолеты. Если бы я захотел, я мог бы что-нибудь сбросить вниз, на голову прохожим. Меня бы арестовали за вандализм, или за покушение на убийство, или за непредумышленное нанесение телесных повреждений, повлекших за собой смерть, или за острую шизофрению, беспричинную истерию, буйное помешательство. Далеко-далеко Сакре-Кёр утопает в розовом тумане. На одном из плакатов даже что-то вроде каламбура: «Виды на Париж». Я тоже так умею: меня зовут Фредерик Бельведер. Я спускаюсь обратно в «Небо Парижа». Похожий ресторан есть в Берлине, на вершине телебашни на Александерплац, к тому же он вращается вокруг своей оси, словно музыкальный диск. В 70-х годах весь продвинутый мир непременно хотел обедать в небоскребах, питаться в стратосфере, закусить на высоте было высшим шиком, уж не знаю почему. На этаже с «панорамой» есть кинозал, там показывают старый фильм: виды Парижа с воздуха под унылые звуки флейты. Пленку заедает. Люди в анораках бродят туда-сюда и умирают от скуки. Влюбленная парочка запыхалась, но непременно хочет поцеловаться. Какой-то ребенок зевает; я следую его примеру; впрочем, быть может, это я и есть.

А потом, инстинктивно, без всякой особой причины, мой взгляд обращается в сторону Данфер-Рошро, и я вижу людской поток, сотни тысяч человек, море голов, собравшихся на площади. Самая крупная антивоенная демонстрация за последние полвека; сегодня 15 февраля 2003 года. Вчера Соединенные Штаты выступили против Франции в Совете Безопасности ООН. Президент США хочет воевать с Ираком, как его отец. Президент Франции против. Антиамериканисты ополчаются на франкофобов. Два берега Атлантики поливают друг друга грязью по телевидению. У подножия моей башни чудовищная манифестация тянется от площади Данфер до Бастилии, 200 000 человек шагают по замерзшему бульвару Сен-Мишель, под ледяным небом бульвара Сен-Жермен… В тот же день такие же толпы демонстрантов провозглашали те же лозунги на улицах Нью-Йорка. Я спускаюсь на лифте, чтобы присоединиться к ним. Быть может, я пособник агрессора, трус, антисемит и петэнист, как именуют сегодня противников войны в американской прессе? Обернувшись к монолиту из дымчатого стекла, в котором отражаются солнечные лучи, я решаю переименовать башню «Монпарнас». В отличие от башен-близнецов я буду настать ее Одинокая башня. Этот скругленный прямоугольник, в форме обрезанного с двух концов миндального ореха, этот одинокий, смешной маяк высится посреди ресторанчиков с кускусом и лотков с арабскими колбасками. На улице Депар мне попадается множество выходцев из Магриба – как раз там, где «Уолт Дисней пикчерз» расписала целую стену рекламой «Книги джунглей-2». Медведь Балу отплясывает с Маугли на десятиметровом фасаде, окутанный запахом шеш-кебабов. Демонстранты несут плакаты: STOP THE WAR.[52]Действие диснеевского фильма происходит в индийских джунглях, ставших английской колонией. Но в книге есть мораль, которой нет в мультфильме: «С тех пор в джунглях действует не только закон джунглей». Киплинг, вернись, они сошли с ума!