Windows on the World - Фредерик Бегбедер

– Высоко. А я осень-осень маенькая.

Коккер не спорит. В благодарность она пытается завязать ему уши бантиком. Я встаю, чтобы ее оттащить, и извиняюсь перед хозяевами собаки, которые ничего не заметили.

– У вас чудная дочка!

– Спасибо, только скоро вы не будете так думать.

– ХОССЮ игать с СОБАКОЙ!

Третья сцена – рев, переговоры, примирение. За соседним столиком оглохли от крика и в самом деле больше так не думают. Я пытаюсь купить ее молчание, предлагаю ей леденец на палочке.

– Не хосю, он йипкий.

Как бы я хотел время от времени вести себя так же, как моя дочь! Обещаю: в следующий раз, когда мне станут перечить, все равно где – на телестудии или в каком-нибудь литературном обществе, – я разревусь и начну вопить и кататься по земле. Уверен, это очень действенный метод, например, в политике. «Голосуйте за меня, а то я буду громко плакать». Вот что надо было делать Роберу Ю![57]

Мы кончили завтракать, оставив шоколад (теперь он был слишком холодный). Спускаясь в лифте, дочка улыбнулась и прошептала: «Папа, я тебя юбйю». Я взял ее на руки. Я прекрасно знал: она просто хочет, чтобы ее простили за несносное поведение в «Небе Парижа». Ну и пусть: я не отвергну ее подарок. Однажды у меня разболелись зубы и я принял большую дозу морфина. Это было что-то невероятное – и все равно не давало такого ощущения полета, как эта ласка; я уткнулся носом в ее волосы, окутанный запахом шампуня со сладким миндалем и переполненный благодарностью.

Можно пройти этот путь не дыша. Набрать побольше воздуху, потом шагнуть в дым, идти, вытянув руки вперед, спуститься вслепую по ступенькам, повернуть после бара направо, пройти мимо лифтов и двигаться вперед прямо до северного фасада. Инструктаж альпиниста. Мне кажется, будто мы экспедиция, совершающая восхождение на вершину Гималаев без запасов кислорода. Я быстро спускаюсь обратно к мальчикам и ругаю себя, что оставил их на минуту одних; Лурдес держала в руках запачканный кровью бумажный платок.

– Ч-черт! У тебя опять пошла кровь?

– Ничего, па, все пройдет через пару…

– Подними правую руку и зажми ноздрю. Не запрокидывай голову, а то будет затекать в горло и не остановится. Спасибо, Лурдес, они хорошо себя вели?

– Конечно, но не надо делать из меня няньку только потому, что я черная, ОК?

– Но… э-э, нет, конечно, я вовсе…

– Энтони нашел дорогу на крышу?

– Да. Мы туда пойдем, как только у Джерри перестанет идти кровь. Надеюсь, вы можете задержать дыхание на одну минуту?

Когда же я успел превратиться в негодяя? Когда на Мэри у меня стало стоять хуже, чем на секретарш моей фирмы? В какой момент я сорвался с якоря? Когда родился Джерри или когда родился Дэвид? Кажется, я сломался в тот день, когда увидел в зеркале гардероба, что одеваюсь как отец. Все произошло слишком быстро: работа, женитьба, дети. Я больше не хотел так жить. Я не хотел становиться таким же, как отец. Когда я был маленький, а он ходил по улицам Остина в своей ковбойской шляпе, я стыдился его; а теперь Джерри стыдится меня, когда я ношу кепарик с логотипом бейсбольной команды «Mets».

Pater familias[58]– работа с ненормированным рабочим днем; самое неприятное – это что я знаю все меньше мужчин, готовых ею заниматься. Нам слишком часто показывали свободных, соблазнительных, поэтичных мужчин, рожденных для удовольствий, этаких рок-н-ролльных личностей, прячущихся от любой ответственности в объятиях девиц в треугольных бикини. И вы хотите, чтобы в обществе, которое видит идеал в Джиме Моррисоне, человек хотел быть похожим на Лестера Бёрнэма?

Я очень люблю смотреть, как Кэндейси танцует. Она прибавляет звук на хай-фае и раскачивает бедрами, кружится босиком на ковре, ее волосы разлетаются, она смотрит мне прямо в глаза и стягивает майку… По-моему, самое прекрасное, что я видел в жизни, – это Кэндейси в лифчике push-up на моей необъятной кровати, когда она танцует или красит ногти на ногах. Она купила компакт с «музыкой любви», сборник расслабляющих треков, и я знал: если она его ставит, я уже никуда не денусь… Мне очень ее не хватает с тех пор, как я не уверен, что снова ее увижу.

Вперед, дети, идите за папой, задержите дыхание, как в бассейне, ОК? Делаем ртом глубокий вдох, потом быстро идем сквозь дым, руки вперед, пройти мимо лифтов, свернуть налево после бара, подняться вслепую по ступенькам…

На 110-м этаже Лурдес ткнула пальцем в плакат: it's hard to be down when you're up. No comment.[59]

Чем хороша холостяцкая жизнь – когда какаешь, не нужно кашлять, чтобы заглушить «плюх».

Однажды Мэри провела рукой по моему лицу, холодной рукой по моей робко зардевшейся щеке. Она сказала, что я ее любимый, я ответил: нет, я твой муж, так уж вышло. Не думал, что когда-нибудь мне будет нужен кто-то другой. Из моего левого глаза, согревая ей правую руку, вытекла слеза. Я знал, что у меня будет ребенок от этой женщины. Я был юный, чистый, может, слишком зависимый, но совершенный оптимист. Искренний. Живой. Круглый дурак.

– Папа! Я целую минуту не дышал, я побил свой рекорд!

Джерри засекал время пробега до запасного выхода на крышу.

– Ха, расхвастался! Да я так на раз сумею!

– Врун, я слышал, как ты кашлял, значит, ты дышал!

– А вот и неправда, это ты жухал!

– Папа, скажи ему, я не жухал!

– Тихо, ребята, сидим здесь и ждем, когда вернется Энтони, он нам откроет эту чертову дверь. Лады?

– Лады, но я не жухал.

– Жухал.

– Нет.

– Да.

– Нет.

– Да.

Вот не думал, что когда-нибудь буду получать удовольствие от их постоянных перепалок и что их бесплодные споры станут для меня высокогорным убежищем. Наши дети – это сенбернары. Джерри уселся в позе лотоса. Он вытер слезы, я улыбнулся ему. Каждому свое: теперь мне хотелось плакать. Будем считать, что мы поменялись местами.

В Южной башне, той, что была цела, всем поступило четкое указание: эвакуацию не проводить. Незачем получать по башке расплавленной металлической балкой, летящей с Северной башни. Так что security guards велели всем, кто спустился в холл, разойтись обратно по конторам. Те, что вернулись, не получили награды за послушание. Как, например, Стенли Преймнат. Он поднялся к себе на 81-й этаж, в контору Fuji Bank. И посмотрел в окно. Вначале он увидел серую стрелочку на горизонте. За статуей Свободы летел самолет. И постепенно вырастал. Он еще успел заметить красную полосу на фюзеляже: «Юнайтед эрлайнз». А потом самолет встал на дыбы и врезался прямо в него. Было 9 часов 02 минуты. Какой поганый день, какой fucking поганый день.