Окольцованные злом - Феликс Разумовский

Настроение его существенно улучшилось: видимо, весь накопленный за день адреналин выплеснулся в действие, и, с удивлением обнаружив, что спать совершенно расхотелось, он без приключений добрался до гостиницы. Припарковавшись неподалеку от входа, Виктор Павлович поднялся в свои апартаменты, сменил осточертевший костюм на джинсы и свитер и, подгоняемый желудочным соком, чуть ли не бегом устремился в ресторан.

С недоумением воспринял халдей странное сочетание широких плеч, могучей шеи и благообразной профессорской физиономии, однако заказ принял профессионально, быстро и молча. Ликвидатор же сглотнул внезапно набежавшую от перечисленных разносолов слюну и начал потихоньку осматриваться.

Народу в зале было немного. За двумя дальними столиками степенно зависала братва, у окошка небольшая кучка пожилых, солидно-пузатых лиц кавказской национальности мирно цокала и шипела на одном из горных диалектов, да в уголке яки-то гарны хлопцы, дальнобойщики видать, смачно заедали горилку салом в шоколаде, проникновенно чокаясь зажатыми в грязных пальцах фужерами:

— Хай живе!

Сцена еще была пуста, но у барной стойки уже начинали собираться работницы постельного фронта. Скучая, они изредка перебрасывались короткими репликами, курили, цедили через соломинку слабенькие коктейли, чтобы не набраться раньше срока.

Наконец Башурову принесли заказ. Он сразу налил себе сто пятьдесят «Столичной», не закусывая, помянул мать и, чувствуя, как внутри начинает разливаться живительное тепло, приступил к крабовому салату и ассорти из морепродуктов.

Однако спокойно закончить ужин Виктору Павловичу не удалось. Когда он уже доедал чудесное жаркое из молодого барашка с зеленью и помидорами, халдей с непроницаемым лицом поставил на стол бутылку хорошего французского коньяка:

— Вам презент, от дамы за крайним столиком. — Он повел острым подбородком, и Башуров напоролся взглядом на двух матрон. Одна, довольно привлекательная, рубенсовских кондиций, многообещающе косила глазом и загадочно улыбалась. Вторая, еще более выраженных кондиций, игриво покачивала ножкой и рассматривала ликвидатора сквозь желтую жидкость в бокале.

«Везет мне на настоящих русских красавиц» Борзый с обреченностью кивнул — ежу понятно что спокойно съесть шашлык из осетрины теперь не удастся, — и поднял глаза На официанта:

— Скажите ей спасибо.

Он не ошибся. Вскоре прямо над ухом прозвучало хрипловато-волнующее:

— Спасибо — это много. Возражать не будете? — И напротив уселась та, которая косила глазом.

На вид ей было чуть за тридцать, короткие русые волосы, вздернутый носик, бриллиантовые семафоры в ушах. С фигурой тоже все в порядке — всего везде предостаточно.

— Знаете, вы мне напоминаете Пушкина. — Красавица не мигая уставилась Виктору Павловичу прямо в переносицу, ее круглые зеленые глаза горели нежностью. — Вы, наверное, тоже пишете? Признайтесь, признайтесь, ведь пишете же, да? — Она громко сглотнула слюну, закашлялась и попросила налить. — Давайте за вас, чтоб вам… Чтоб нам…

«Нет, это надолго». Башуров вздохнул и, в надежде отвязаться, поволок красавицу к себе в номер. Общался ликвидатор с ней сурово, по-спартански, — со спины, чтобы не дай бог в порыве страсти не нарушила его профессорскую внешность. Собачья поза, собачья скука.

«Господи, бывают же такие дуры. — С чувством невыразимого облегчения посадив красавицу в такси, Борзый весело взбежал к себе по ступенькам лестницы. — Весь интеллект в органах малого таза». После гостьи в комнате витал густой коктейль ароматов: горьковато-приторного «Пуазона», терпкого женского пота и коньяка, и, открыв окно нараспашку — иначе будет не уснуть, — ликвидатор пошел в ванную. Содрал камуфляж с черепа, аккуратно отклеил усы и бороду, залез под душ. Монотонно, словно дождь за окнами, забарабанили по плечам горячие водяные струи, тело и мысли приятно расслабились, события дня начали отодвигаться куда-то далеко-далеко, и, чувствуя, что засыпает, Башуров пошлепал босыми ногами к кровати.

«Почему любое казенное белье всегда пахнет тиной?» По давней привычке спать без подушки он отшвырнул ее на кресло, улегся, удобно вытянулся, закрыл глаза. Но сон, как назло, не шел.

Поворочавшись какое-то время, Башуров приподнялся, чтобы глянуть на часы. В темноте осенней ночи, усиленной плотными шторами гостиничного окна, камешек на материнском перстне светился, словно огонек сигареты, он напомнил Виктору Павловичу кровожадно-красный глаз неведомого хищного зверя.

«Радиоактивный, что ли?» Не поленившись, Борзый встал, включил свет и принялся тщательно рассматривать материнский подарок. Кольцо как кольцо, простенькое, без наворотов, скорее даже позолоченное, железяка. И камешек больно уж на стекляшку смахивает, хотя, черт его знает, надо бы проконсультироваться…

«Вот не было печали». Башуров хмыкнул и потянулся за своей профессорской тростью. Повернув массивную костяную рукоять на пол-оборота, он вытянул из деревянных ножен отлично сбалансированный клинок, свободно перерубающий гвоздь-двухсотку. Однако, странное дело, хваленая золингеновская сталь не оставила на поверхности кольца ни царапины.

«Ни хрена себе!» Удивившись, киллер попробовал еще раз — результат тот же. Кончилось все тем, что Виктор Павлович здорово распорол себе в нескольких местах палец, туго замотал его куском простыни и снова улегся в постель. Усталость наконец взяла свое, он уснул, но назвать это сном можно было лишь с большой натяжкой.

Башуров внезапно ощутил жаркое дыхание хамсина[36]— сухого, горячего, как лучи Шу[37]в полдень, — он моментально покрылся потом и, сплюнув захрустевший на зубах песок, вдруг понял, что невидим. Совсем рядом, в пяти локтях, осыпав его колючим дождем, промчались две колесницы; не обратив на киллера ни малейшего внимания, возничие натянули поводья неподалеку от огромного алебастрово-белого изваяния Сфинкса.

Судя по богатым украшениям и стати коня, тот, чья кожа имела медно-красный оттенок, был эрпатом[38], но, приблизившись, Виктор Павлович увидел на его челе урей[39]и понял, что лицезреет самого фараона. Второй возничий, эфиоп, своим непокрытым, наголо обритым черепом напоминал обычного жреца, однако на груди его сияла золотая цепь наподобие царской, и разговаривал он с владыкой Египта без тени подобострастия, даже не меняя положения головы.

Справа Башуров заметил небольшую рощицу, где в тени персей[40]фараона ожидали колесницы семеров[41], а вот привычных очертаний Великих Пирамид — горизонтов Хуфу, Хафры и Менкауры — он не увидел, на их месте был только рыжий выжженный песок. Снова подул хамсин, взметая своими горячими крыльями облако бурой пыли, от нее воспалялись веки, текли слезы, и плохо было тем, чьи глаза не были накрашены сурьмой. «Чертов песок!» Невольно прищурившись, Башуров приблизился к Сфинксу, с интересом вслушался в разговор, — древний язык был понятен ему.