Меня зовут Гоша: история сироты - Георгий Гынжу

Полетел вниз с балкона второго этажа.

Потом мне рассказывали, что, когда нашли меня, я лежал головой прямо на бетонной ступеньке. У меня текла кровь из левого уха. То есть я очень неудачно упал, и это реально смерть должна была быть. Конечно, я лежал без сознания. Но когда приехала «Скорая помощь», очнулся и начал орать.

– Не хочу в больницу, не надо!

Меня как-то успокаивали, но я продолжал вопить, хотя ничего этого не помню.

– Не отправляйте меня в больницу! Мне не больно, все нормально!

А у самого кровь течет, и все вокруг меня носятся в жуткой панике. Что там было, я знаю только по рассказам других. Очнулся в больнице. В выписке потом написали, что у меня трещина черепа. Но я не знаю, что там было на самом деле. Воспитательница из нашего батора, которая была с нами в ту смену, говорила, что никакой трещины нет, мне ее просто придумали, потому что не может такого быть, чтобы человек упал на острую бетонную ступень и не поранился. В больнице меня долго держали – обследовали несколько недель, если не месяц. После того падения у меня началось еще больше проблем с памятью, особенно это касалось учебы. И еще я стал слепнуть на один глаз.

Пока лежал в больнице – потом мне опять же про это рассказывали, – весь мой отряд во главе с воспитателями и вожатыми вставал вечером на колени и за меня молился. Чтобы я выжил, не умер и не стал инвалидом. Это было так мило!

Кстати, был еще вот какой прикол: пока я лежал на земле после падения, мне мерещились какие-то белые женщины с подушками. То ли ангелы, то ли кто. Я потом только понял, что они меня охраняли от смерти. И это они помогли мне так мягко приземлиться.

В больнице в моей палате был еще один мальчик. У него с ногой что-то было. Он был старше меня, кажется, четвертый класс на тот момент закончил. И вот этого мальчика каждый день навещала бабушка. Милая такая старушка, добренькая. Когда она узнала, что я из детского дома, то меня вместе со своим внуком стала подкармливать: приносила мне малосольные огурчики, домашнюю еду, сладости. Я, кстати, с тех пор малосольные огурцы полюбил, а до этого никогда их не пробовал. Но я тоже не был один. Со мной то вожатые лежали, то питалки – по очереди. Кто только не лежал. Разные дети приходили, потом выписывались, а я все лежал и лежал.

Но потом и меня, конечно, тоже выписали. На несколько дней я вернулся в лагерь, а дальше меня отправили в Москву. Выделили воспитательницу – ту самую зверюгу Софью Николаевну, с которой мы и поехали. Но все дети-то еще остались в лагере в Крыму, и я тоже не хотел уезжать! А главное, меня в детском доме никто не ждал – даже школьные корпуса летом не работали. Поэтому пришлось жить в дошколке. И, кстати, та питалка мне эту поездку в Москву потом всю жизнь припоминала. Наверное, ей тоже, как и мне, не хотелось уезжать. Вот она и попрекала меня. Как мы с ней ехали в поезде, как она вышла на станции купить пирожков каких-то, орехов, еще чего-то. Она все это принесла и говорит:

– Гоша, ты есть будешь?

– Нет, – отвечаю, – я уже поел, не хочу, спасибо.

– Но ехать-то еще далеко. Давай, поешь!

– Не надо, – я опять отказался, – не буду.

Но она настояла.

– Нет, все-таки я тебе дам поесть.

Покормила меня, а когда мы приехали в детский дом, стала всем рассказывать, как я ее в дороге объедал. Якобы она меня спрашивала: «Есть будешь?», а я всегда отвечал: «Буду!» «И вот я из своего кармана оплачивала ему еду, а он такой неблагодарный». Меня это просто бесило. Когда я все это слышал, говорил ей: «Почему вы врете, Софья Николаевна? Такого не было. Вы меня спрашивали, а я говорил, что я не буду кушать. Вы меня заставили». Ну не суть.

Остаток лета я провел в дошкольном отделении с малышами. И с тех пор ездить на море перестал. Меня туда больше не брали, по крайней мере в Крым. Так что на память о той поездке у меня только сворованные сувениры из палаток остались, да и то ненадолго.

Денег что-то покупать у нас не было, но зато мы с шайкой потихоньку таскали всякую мелочь из сувенирных и продуктовых палаток. Несколько ребят наших подходили и начинали продавца отвлекать:

– А дайте, пожалуйста, нам посмотреть вот это.

– Возьмите.

– Нет-нет, не это, вон то!

И пока бедная продавщица этими пацанами занималась, тянулась к самым высоким и дальним полкам за какой-нибудь ерундой, остальные подходили с краю и незаметно рассовывали по карманам все, что могли. Если это было что-то съедобное, мы тут же съедали. Если игрушки – играли. Ну а сувениры старались спрятать и в Москву с собой привезти. Правда, все это моментально куда-то девалось. Свои сувениры я тоже достаточно быстро растерял. Да и меня всегда больше сладости интересовали: что-то своровать и тут же съесть или друзей угостить.

Но море я на всю жизнь запомнил. И то, как летел со второго этажа на бетонное крыльцо.

В младшей школе – не помню точно, в каком классе, – ко мне приходила тетенька, которая хотела меня забрать. Она увидела программу по Первому каналу, для которой меня снимали. Известная такая передача, ее показывали по выходным, и все, конечно, смотрели. Я хорошо запомнил день съемок – приехали операторы, режиссер: два дяденьки и одна тетенька. Один дяденька отвечал за камеру, другой за свет, а тетенька-режиссер нам говорила, что надо делать. Привезли кучу оборудования, выставили свет и весь день снимали меня и моего друга Диму. И вот они целый день возились с нами, говорили, как сесть, как встать, куда смотреть. Старались, чтобы мы хорошо выглядели на экране. И потом в конце дня, после всего этого, кто-то из них Диму спрашивает:

– А ты хочешь в семью-то?

И он им, такой, с чувством:

– Нет!

Как его тогда начали бранить!

– А зачем ты тогда снимался-то? Мы тут целый день с тобой зря провозились.

– А я откуда знаю, зачем вы это делали? – Димон за словом в карман никогда не лез. – Мне никто ничего не объяснил!

Нас действительно заранее ни о чем не предупреждали, не объясняли, что именно будет происходить. В день съемок утром просто воспитательница подошла и сказала:

– Так, Гоша, к тебе приехали, будут тебя снимать. На протяжении всего дня.

– Окай, – говорю.

Я-то не Дима. Мне все это сразу понравилось. Они снимали мою бытовую жизнь, как я учусь, какие у меня друзья, что я делаю в свободное время, как умею быстро складывать одежду и убирать свою комнату. Типа, показывали, какой я хороший. Мы потом с пацанами ржали от всего этого, потому что к реальной жизни эта история отношения не имела. Мне никаких вопросов не задавали, обо мне только воспитатели рассказывали. И вообще, я же был мелкий, что я мог сказать? Только типа: «Я хочу в семью, да». Я так и сказал в конце, когда спросили. Тем более, пока я был маленьким, я реально хотел в семью. После тети Иры уже знал, что такое дом, как там спокойно бывает и хорошо. Поэтому мечтал, что в один прекрасный день за мной придет мама и заберет домой.