Настоящие мальчики. Как спасти наших сыновей от мифов о мальчишестве - Уильям Поллак

Многие взрослые пациенты-мужчины, с которыми я работал, до сих пор борются с последствиями травмы сепарации. Многие мужчины все еще бессознательно стремятся вернуться к матери, в ту питающую, обволакивающую заботой среду, которую она создавала.

Когда у тридцатипятилетнего Пола от рака умерла мать, он сказал мне, что хотя он не чувствовал себя зависимым от матери во взрослом возрасте, ее смерть вызвала в нем ужасные чувства. Его мать, которая жила в Италии, где родился Пол, не получила высшего образования и во многих отношениях отнюдь не являлась центральной фигурой во взрослой жизни Пола. Несмотря на это, Пола охватило чувство невосполнимой утраты. "Я почувствовал, как будто единственная опора в моей жизни исчезла",- сказал он мне и добавил, что после смерти матери он утратил желание заниматься любовью с женой и ходить на работу. В дальнейшем разговоре обнаружилось, что та боль, которую испытывал Пол, была связана не с его отношениями с матерью в последнее время, а с воспоминаниями о том, как она заботилась о нем в детстве. Тот образ согревающей любви, который она когда-то олицетворяла для него, ушел с ней навеки. Я поделился с Полом своими мыслями о том, как травма сепарации воздействует на мальчиков и мужчин на протяжении всей жизни, и Пол ответил: "Доктор Поллак, вы попали в яблочко. Я поверить не могу, но я, действительно, живу много лет с этой проблемой и только сейчас вдруг осознал, как это связано с моей матерью. Я забыл, как я страдал, когда отец разлучил меня с ней и отправил в школу. Я никогда не задумывался о том, что это до сих пор во мне живет".

Для Пола следствием травмы сепарации стало снижение сексуального интереса и первые признаки депрессии. Другие мои пациенты переживали и более серьезные последствия.

Например, сорокалетний Дэвид попал в больницу после того, как на фоне "нормальной" жизни попытался совершить самоубийство, выпив успокоительные и целую пачку аспирина. На терапевтической сессии Дэвид рассказал, какую невыносимую боль он испытал, когда его подруга Хелен, с которой он прожил три года, сказала, что "он ее больше не интересует". Дэвид жаловался на то, что каждый раз в отношениях с женщинами возникает ощущение, что чего-то не хватает. "В каждой девушке,- поясняет он,- есть что-то, как минимум одна черточка, которая мешает продолжать отношения".

- Так это ты был инициатором разрыва с Хелен? - спросил я.

- Нет,- шепчет он, и его голос дрожит. - Впервые это был не я. Хелен бросила меня, и я не знаю, как жить без нее.

Впоследствии Дэвид рассказал больше о его отношениях с женщинами и что именно шло не так в каждом случае. Все его романы заканчивались, по его признанию, потому что он всегда находил как минимум один критически важный недостаток у своей подруги. Одну женщину он считал слишком независимой и самодостаточной, другая вела себя слишком покровительственно в своей любви к Дэвиду, а в случае с Хелен, как ему казалось, она не была так же заинтересована в создании семьи, как Дэвид: она хотела иметь максимум одного ребенка, в то время как ему хотелось много детей. Когда мы сложили вместе все те качества, которые Дэвид считал недостающими у своих партнерш, он понял, что все эти искомые качества на самом деле ассоциируются у него с его идеализированной матерью.

"В каком-то смысле,- говорит он,- я всегда сравнивал своих подруг с образом своей матери, и никто из них не дотягивал до идеала".

Когда я начал объяснять Дэвиду, какие раны причиняет травма сепарации и как она воздействует на нас на протяжении жизни, он был взбешен: "Я не собираюсь жениться на своей матери! Я просто хочу быть с женщиной, которая была бы такая же нежная, заботливая и любящая, как она, кто-то вроде Хелен".

Эмоциональные реакции матери. Как детей начинают загонять в тендерные шаблоны

Я считаю, что травма сепарации - одно из самых ранних и значимых испытаний, через которые проходят мальчики; испытание, которое играет огромную роль на том пути отчуждения, где страх общественного порицания заставляет мальчиков подавлять сострадательную и уязвимую часть своей натуры. И лишь немногие люди понимают, что этот пусть ожесточения, основанный на стыде, начинается уже в первые месяцы жизни малыша ограничением возможностей эмоциональной экспрессии и затем продолжается все раннее детство, сопровождает мальчиков в подростковом возрасте и во взрослой жизни. Это, иными словами, путь длиною в жизнь.

Исследование взаимодействия матерей с детьми показывает, как этот путь начинается, когда, не задумываясь о последствиях своих действий, искренне любящие люди подавляют эмоциональную сторону своих детей. Младенцы-мальчики с рождения и несколько месяцев после, в эмоциональном плане более экспрессивны, чем девочки: они пугаются, возбуждаются, плачут и беспокоятся больше, чем девочки, и эта детская эмоциональность часто трактуется скорее как знак их "незрелости" и недостатка самоконтроля, нежели развернутая коммуникации на уровне чувств. Хэвилэнд и Малатеста из Университета Ратджерса в своем исследовании обнаружили, что матери неосознанно пытаются контролировать самые бурные эмоции своих сыновей, активно поощряя улыбки и неодобрительно реагируя на негативные эмоции. Так, не отдавая себе в этом отчета, своими попытками "утешить" матери впервые надевают на эмоции мальчиков смирительную рубашку: они учат их улыбаться, когда дети на самом деле не чувствуют радости. Даже младенцы оказываются подчинены Мальчишескому кодексу.

В целом, исследование показало, что матери редко "зеркалят" негативные чувства детей, а мамы мальчиков более других сопротивляются признанию негативных эмоций у детей. Ког да девочки "не в духе", матери отвечают на их эмоции только в 22% случаев, но когда мальчики демонстрируют негативные чувства, они вообще их игнорируют. Хэвилэнд и Малатеста пришли к выводу, что когда мамы замечают в мальчиках сильную эмоциональность, многие из них начинают бояться, что у их сыновей несбалансированная и нездоровая психика. Чтобы успокоить сыновей, многие матери, часто не отдавая себе в том отчета, предпринимают действия, подавляющие способность мальчиков выражать свои эмоции.

Хотя разница в том, как матери отвечают на эмоции мальчиков и девочек, поразительна, я считаю очень важным верно интерпретировать это открытие. По моему мнению, матери в исследовании не были безразличны или бесчувственны к эмоциями своих сыновей. Они не пренебрегали их болью. Наоборот, эти матери, основываясь на бытующих в культуре представлениях о мальчиках и маскулинности, поступали так, как считали лучшим для мальчиков, это была спонтанная реакция на дистресс[2]у мальчиков. Они пытались смягчить эмоции мальчиков не от бессердечия или невнимания, а из сострадания, потому что они любят своих сыновей и хотят видеть их счастливыми и удовлетворенными. Вовсе не бесчувственные или небрежные, эти матери боялись того, что, если дать мальчику выражать слишком часто гнев, боль или уязвимость, он каким-то образом может стать менее "настоящим", полноценными мальчиком, удовлетворяющим жестким требованиям нашего общества.

Профессора Хэвилэнд и Малатеста также исследовали, как матери реагируют на выражение удивления и особого интереса у детей. Здесь матери чаще "зеркалили" чувства своих сыновей, делая в ответ удивленные и заинтересованные лица. Так, когда мальчик поднимал от удивления брови, мама делала то же самое. Когда он проявлял интерес, она поступала так же. Иными словами, она не добавляла дополнительных стимулов, сохраняя ситуацию комфортно нейтральной. И наоборот, в ответ на выражение удивления и интереса у девочек мамы не просто копировали своих дочерей. Мамы дополняли это приятной стимуляцией, расширяя способности девочек проживать эмоции и углубляя их эмоциональную отзывчивость. И снова ученые рассматривают эту разницу не как материнское пренебрежение к мальчикам, а как старания матерей как можно дольше удерживать мальчиков в состоянии довольства. Иными словами, подобно тому, как матери игнорировали озабоченные лица мальчиков в надежде, что они его "переживут" и успокоятся, матери старались точно копировать удивление и интерес, чтобы не подтолкнуть их к более болезненным эмоциям, как то озабоченность, печаль или страх.