Я – снайпер. В боях за Севастополь и Одессу - Людмила Павличенко

Потому Ониловой нечасто разрешали применять ее новаторский метод, заставляли точно соблюдать служебные инструкции. Однако данное обстоятельство значения уже не имело. Многотиражная газета 25-й дивизии «Красный боец», затем и другие военные издания опубликовали увлекательные рассказы о деяниях отважной девушки, а политработники, занимавшиеся в армии пропагандой, взяли на вооружение образ замечательной пулеметчицы, вдохновленной на подвиг романтическими героями Гражданской войны.

Ничего романтического в снайперском деле тогда никто не видел.

Во-первых, слово какое-то непонятное, иностранное – «sniper». Во-вторых, работа пулеметчика и пулемета действенная, выглядит гораздо интереснее, чем стрельба из засады. Протрещала очередь, и шеренга врагов тотчас валится на землю. То, что сверхметкий стрелок одним выстрелом снимет в наступающей цепи офицера, и атака захлебнется, так красиво не покажешь. В-третьих, сами снайперы. Ну что за люди? Молчаливые, необщительные, даже угрюмые. Рассказывать подробно о том, как именно охотятся за противником, не умеют (между прочим, не могут, давали подписку о неразглашении)…

В начале сентября 1941 года (кажется, числа 3–5) мы узнали, что наш полк, оставаясь в Восточном секторе Одесского оборонительного района, временно переходит в состав вновь формируемой стрелковой дивизии, которую сначала именовали «Первая Одесская», потом присвоили номер – 421. Вместе с нами там оказались наши старые знакомые: Первый полк морской пехоты под командованием полковника Я.И. Осипова, теперь – 1330-й, 26-й полк НКВД, теперь – 1331-й и усиленный бойцами из бывшего 82-го укрепрайона, а также – артполк, саперный батальон, пулеметный батальон и некоторые другие части. Должность комдива занял полковник Г.М. Коченов. Штаб ее находился в санатории «Куяльник», передовой КП – в селе Терновка. Дивизии предстояло держать фронт длиной в 17 км и противостоять двум румынским пехотным дивизиям полного состава. Их атаки мы отбивали весь день 6 сентября, а 7-го сами перешли в наступление. Румыны откатились на север на разных участках фронта на 0,5–2 км, оставив на поле примерно 700 убитых и тяжелораненых своих солдат и офицеров. Около двухсот человек попало к нам в плен, были захвачены орудия, минометы, пулеметы, автоматы и много боеприпасов.

На следующий день, 8 сентября, румыны обрушились на третий батальон нашего полка, который занимал позиции на перешейке между Хаджибейским и Куяльницким лиманами. Мы поспешили на помощь однополчанам и общими усилиями отразили вражескую атаку. Ожесточенные бои с сильной артиллерийской канонадой продолжались 9, 10, 11 сентября. Теперь вперед пробивались бывшие пограничники, люди отважные и дисциплинированные, ныне – 1331-й стрелковый полк. Они закрепились на рубеже: хутор Болгарка – деревня Августовка – северная окраина села Протопоповка.

При таких столкновениях, когда на ровном пространстве взаимодействуют большие массы войск, что делать снайперу? Ответ простой – вместе с другими бойцами занимать заранее подготовленные укрепления (они на этой территории имелись) и вести прицельный огонь из своего окопа. Тем более что враг наступает, не считаясь ни с какими потерями.

Здесь мне довелось наблюдать картину для Второй мировой войны почти фантастическую. Румыны устроили «психическую» атаку.

Сначала, как водится, минут двадцать гремел артналет. Советские солдаты и офицеры переждали его в хорошо оборудованных, глубоких блиндажах и траншеях. Большого урона 54-му полку он не причинил. Затем наступила тишина. Бойцы вернулись на свои позиции и стали всматриваться в даль. Там происходило что-то необычное.

До нас донеслись звуки бравурной музыки. Мы увидели, что пехотинцы в касках-макитрах не расходятся по степи, а наоборот, сбиваются в густые, тесные шеренги, становятся плечом к плечу и маршируют, как на параде, высоко поднимая ноги и в такт ритмичным ударам барабанов.

Где-то во второй или в третьей шеренге над головами солдат колыхалось знамя. Офицеры, соблюдая дистанцию и взяв обнаженные сабли на плечо, шагали в интервалах между шеренгами. На левом фланге двигался священник в полном парадном облачении. Его расшитая золотом, сверкающая под лучами яркого осеннего солнца риза смотрелась странно на фоне однообразного военного строя. Три церковные хоругви следом за ним несли румынские солдаты. Священник, как потом выяснилось, был украинец.

Не без удивления я рассматривала атакующих в бинокль. Они подходили все ближе и ближе. Вскоре стало очевидно, что солдаты пьяные. Не так уж строго они держали равнение, не так четко маршировали. Да и можно ли заставить трезвых людей выйти на абсолютно ровное, хорошо простреливаемое пространство, даже если они убеждены в своем расовом превосходстве над теми, кого собрались уничтожать?

Вероятно, уверенность в победе придавало им и другое обстоятельство: большое численное превосходство. На наш первый батальон, в котором оставалось человек четыреста, не больше, маршировал под громкую музыку военного оркестра пехотный полк мирного состава, то есть тысячи две штыков.

Расстояние неумолимо сокращалось.

Румыны подошли на 700 метров, и по ним нанесла первый удар наша минометная батарея. Фонтаны земли взметнулись к небу среди серовато-песочных шеренг. Их строй на некоторое время сломался. Однако оставив убитых за спиной, живые сомкнули ряды и продолжали наступление. По команде офицеров они ускорили шаг и взяли ружья «на руку». Лезвия примкнутых штыков блеснули в пыльной степной дали, как молния.

Я терпеливо ждала, когда первая шеренга противника поравняется с забором на краю кукурузного поля. «Карточку огня» я нарисовала загодя и разметила на ней расстояния. Забор от моего окопа отстоял на 600 метров, заросли «волчьей ягоды» – на 500 метров, одинокое дерево с обломанной кроной – на 400 метров. Теперь воины короля Михая Первого выходили, сами того не ведая, на дистанцию прямого выстрела.

А прямой снайперский выстрел – вещь совершенно удивительная!

При нем траектория пули не поднимается выше цели на всей дистанции стрельбы. Например, как в данном случае, взяв прицел «6» и точку прицеливания по каблукам марширующих солдат противника, можно стрелять без перенастройки оптического прицела. Враг получит пулю сначала в ногу, подойдя ближе – в живот, еще ближе – в трехстах метрах – в грудь, затем в голову. Далее, по мере приближения к снайперу, в обратном порядке – в грудь, в живот, в ногу.

Излюбленный способ стрельбы у меня к тому времени сложился: пуля либо в переносицу, либо в висок врага. Но глядя на марширующую под барабан пешую армаду, я думала, что в этой ситуации выстрел только в голову – непозволительная роскошь. Главное сейчас: стрелять, стрелять и стрелять. Лишь бы остановить «психическую» атаку пьяных, ничего не соображающих солдат, не дать румынам дойти до наших окопов. Ведь они, имея пятикратное численное превосходство, просто растопчут наш доблестный батальон, уничтожат всех моих боевых товарищей.

Но они не дошли…

Солнце садилось, освещая слабыми скользящими лучами притихшую ковыльную степь. Отступив, румыны унесли с собой раненых, но убитые (кажется, до трехсот человек) остались. Перешагивая через тела поверженных врагов, я вместе с лейтенантом Ворониным, который заменил выбывшего по ранению нашего прежнего комроты лейтенанта Любивого, выискивала «своих» и отмечала их в книжке снайпера. Кроме меня, огонь успешно вели наши пулеметчики и другие стрелки второй роты. Патроны-то у всех одинаковые, винтовочные, калибра 7,62 мм. «Своими» я считала тех, кто имел пулевые отверстия в голове, шее, левой стороне груди. Таковых насчитала девятнадцать человек, из них – семь офицеры и унтер-офицеры.