Танкист №1. Бей фашистов! - Валерий Большаков

Бригаде Катукова приказано было занять оборону на участке деревень Калиновка – Каверино – Бунаково, вместе с 34-м полком НКВД.

Бои шли горячие, экипаж «лейтенанта Лавриненко» повел в счете, уничтожив ровно двадцать немецких танков.

А 16 октября Катукова вызвали в штаб 50-й армии – полковнику предстоял разговор с Верховным главнокомандующим.

Сталин приказал немедленно грузиться в эшелоны, чтобы как можно быстрее прибыть в район Кубинки – 4-й танковой предстояло защищать Москву со стороны Минского шоссе.

Катуков, памятуя о частых налетах люфтваффе, рискнул предложить вождю свой вариант – добираться до Кубинки своим ходом. Уточнив, хватит ли моторесурса, Сталин дал «добро».

За два дня, под дождем и в туман, бригада вышла к Кубинке. Передышки танкистам, однако, не дали – из штаба Западного фронта пришел приказ выдвигаться на волоколамское направление, в район станции Чисмена, это в ста пяти километрах от Москвы.

Только к вечеру 19 октября 4-я танковая прибыла куда надо – в распоряжение 16-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Рокоссовский.

И лишь одного танка не было в составе бригады – «тридцатьчетверки» лейтенанта Лавриненко…

Из воспоминаний Я. Коваленко:

«При выезде из села заметили стоянку сельхозтехники, подъехали ближе и увидели землянку, на дверях которой было написано «Огнеопасно». Это оказался колхозный склад керосина, солярки и солидола! Теперь можете представить нашу радость, которая увеличивалась с каждым ведром залитого в баки горючего. Залили и часть керосина. Выехали на основную шоссейную дорогу рядом с городом Барановичи. Осмотрелись. Тихо, никакого движения. Но когда я начал выезжать из густого кустарника и пересекать дорогу, вдруг заметил быстро движущийся средний немецкий танк с черными крестами на башне. Ничего не оставалось, как выждать и при приближении танка – таранить его, что я и сделал, ударив в заднее ведущее колесо. Немецкая машина сразу легла на бок и загорелась. Свою машину я выровнял вдоль дороги и в это время с левой стороны выскочил еще один танк на расстоянии метров двадцати от нас, открывая по нашей машине огонь из крупнокалиберного пулемета. Немцы успели разок выстрелить из своей пушки, но не дремал и наш лейтенант Матвеев, который по танкофону дал команду «стоп», и в это время сработала наша пушка. Попадание было прямое, столб огня взлетел вверх. Я не мог видеть, что происходило с остальными нашими машинами и какие силы были у немцев. Продолжал движение по дороге, как вдруг ощутил сильный удар в заднюю часть танка и резкий толчок его вперед. Понял, что в машину попал снаряд, но двигатель продолжал работать и она продолжала езду. И только спустя некоторое время, когда оказались в безопасности в укрытом месте, осмотрев машину, увидел здоровую вмятину в заднем броневом листе. Как мы благодарили создателей этой великолепной по своим боевым качествам техники и тех людей, руками которых она была построена. Низкий вам поклон до сих пор!»

Серпухов, 16 октября 1941 года

Репнин только головой качал – до чего же точно все повторяется! То, что происходило в эти октябрьские дни с Дмитрием Федоровичем, происходит и с Геннадием Эдуардовичем. Да, есть небольшие нюансы, но, в общем и целом, все то же самое.

Хотя чему тут удивляться? И он, и Лавриненко действовали в одних и тех же обстоятельствах, вот и вышло одинаково.

16 октября, когда вся бригада отправилась своим ходом в Кубинку, Катуков оставил его танк для охраны штаба 50-й армии – именно так все случилось и с Лавриненко.

Штабисты ненадолго задержали танкистов, и Репнин скомандовал поход.

Развить приличную скорость не получалось – шоссе было забито техникой, автобусами, телегами. Пробка.

Геша высунулся в люк – подышать.

Погоды стояли мерзкие, то дождь, то снег с дождем. Но тут вроде прояснилось. Теплее не стало, да еще и туман.

Зябко, но хоть на голову не сыплется эта мокрая, холодная гадость.

Репнин вздохнул. Сколько он тут уже, в этом времени и пространстве? Скоро три недели будет. Попривык.

Что интересно, сама война, хоть она и Великая Отечественная, нисколько его не поразила, не потрясла. Русский человек, когда бы он ни родился, знает, как это было, когда да что.

А ему довелось не только узнать «подробности», но и прочувствовать, испытать на себе все прелести того, что позже назовут Битвой за Москву.

Куда сильнее Геннадия напрягало «переселение душ». Вот к этому что-то никак не привыкалось. Что-то в нем протестовало, не желало совмещаться с чужим.

Да, Лавриненко – герой и все такое, но он все равно посторонний, не свой. А тут ведь мало своим стать, надо стать собой! Как?

Как признать чужое тело собственным? А никак!

Наверное, в той же ситуации окажется человек, мозг которого пересадят в новое тело. Скажем, старому ученому даруют тело молодого дурака, разбившегося на мотоцикле. Руки-ноги залечат, кокнутый черепок подлатают – и вставят мозги.

Очнется старикан, и как он будет себя чувствовать? Неплохо, наверное. Словно пересел с полуразвалившейся телеги в мощный спорткар. Все можно!

Хочешь – ходи, хочешь – беги. Да хоть вприпрыжку!

Вот только Геша Репнин далеко не старик. Хотя и пацаном его тоже не назовешь.

Капитан фыркнул. Вот сколько времени он здесь, ровно столько себя и убеждает в пользе и выгоде «переселения»! А толку – чуть.

Ну, может, привыкнет еще. Человек ко всему привыкает…

* * *

Добравшись до Серпухова, Репнин оставил механика-водителя со стрелком-радистом, чтобы те осмотрели танк как следует, а сам, с Федотовым на пару, забежал в парикмахерскую – сбрить отросшую бороду. Чесалась, зараза.

А пользоваться опасной бритвой Геша не умел.

Сухопарый пожилой еврей в белом халате и золоченых очках развел мыльную пену, поправил бритву на кожаном ремне и приступил к священнодействию.

Лезвие аккуратно скользило по щеке, чисто сбривая щетину, а парикмахер журчал:

– Бож-же мой, что за повадки у этих немцев? Ах, какие были культурные люди, чистота и порядок… И как сдурели со своим Гитлером!

Репнин дождался, пока старичок уберет бритву, и сказал:

– Зря вы так, немцы и остались культурными людьми. Аккуратные такие бараки строят, огораживают колючей проволокой – все ровненько, травка покошена, кустики пострижены, шлагбаум выкрашен в черный и белый. И узников там держат в одинаковых полосатеньких робах, а потом загоняют в чистенькие газовые камеры и травят. Причем, заметьте, загоняют голышом, чтобы робы не запачкали. Орднунг!

– Это уже не люди! Нелюди какие-то!

– Фашисты, – пожал плечами Геша.

Парикмахер намочил вафельное полотенце кипятком из чайника, потряс им, остужая, и осторожно приложил к подбородку и щекам клиента.