Амурский плацдарм Ерофея Хабарова - Михаил Старчиков

Когда непокорного стрелецкого голову поставили у специально вырытой ямы, атаман собственноручно одним сильным ударом снёс ему голову.

– С нами вы али супротив? – обратился он к пленным стрельцам, поигрывая сабелькой. – Я неволить не стану, кто не захочет вольным стать, отпущу по домам! Кто в поход на басурман желает идти, выходите, остальные – идите на все четыре стороны, ворота открыты!

После этих слов Телицын и Михайлов, переглянувшись между собой, недобро сузили глаза. Они-то прекрасно знали своего атамана, и догадывались, как он поступит со стрельцами, не пожелавшими пополнить ряды «степной вольницы».

Немного посовещавшись, из толпы «слуг государевых» шагнуло вперёд с сотню человек. Остальные, обманутые словами Разина, решили покинуть острог восвояси.

– Иди вдогонку! – подмигнул атаман Михайлову, когда стрельцы вышли за ворота. – С собой возьми человек пятьдесят! Когда царёвы собаки отойдут к камышам, порубить их всех, без сожаления! Враги они нам, а с неприятелем я никогда не цацкался!

Время в варварской стране летело очень быстро, и Альфред фон Бейтон даже не заметил, как провёл вдали от родных мест целых пять лет. На чужбине он великолепно научился говорить по-русски и даже полюбил кухню и обычаи этого необычного народа.

Да что там кухню и обычаи – за внешней непрезентабельностью и простотой недавний датский офицер сумел разглядеть и по достоинству оценить саму душу обитателей далёкой Московии.

«Они живут настоящей жизнью! – часто пытался он разобраться, чем покорил его сердце этот край сильных людей. – Они по-настоящему верят в Бога, любят и ненавидят! Это очень странно, но теперь я вовсе не хочу возвращаться домой!»

Демон войны щадил Бейтона, и за всё время затянувшейся войны с поляками он был лишь один раз легко ранен. Приняв первое боевое крещение в русской армии в кровопролитном сражении под Смоленском, молодой поручик участвовал затем в битвах под Быховом и Ригой, Слуцком и Мстиславлем… В одном из боёв лихой польский гусар оставил ему сабельную отметину под левым глазом, придавшую Альфреду особенно мужественный вид.

– Умелый и дюже сноровистый вояка! – отзывались о нём командиры. – Напрасно под пулями не скачет и солдат своих за смертью для бахвальства пустого не посылает!

Именно поэтому, когда царь Алексей Михайлович пожелал организовать «полки нового строя» на востоке своей державы, в числе прочих выбор командиров пал именно на Альфреда.

– Хватит тебе со смертию играть! – тепло напутствовал его полковник Василий Шереметев. – Если желаешь в России жить, обзаведись семьёю, найди себе жёнку верную, прими веру православную и служи не за честь, а за совесть! Нынче же поедешь в Томск, где будешь обучать новобранцев премудростям европейского строя!

Крепко пожав на прощание руку командиру и другу, датчанин быстро собрал нехитрый багаж. После ночной попойки с сослуживцами, он и его товарищи Якоб Мейден, Питер Шпеер и Отто фон Менкин на перекладных немедленно направились в дальнюю дорогу.

Им предстояло проехать через всю Московию, которая ещё во многом оставалась для иностранцев «терра инкогнита». Уже привыкнув к виду покосившихся избёнок, множеству церквей, всеобщей нищете одних и невиданной роскоши других, Бейтон искал и находил у русских совершенно иное.

«Они гораздо ближе к небу, чем мы! – вдруг познал он однажды удивительно простую истину. – Для нас, европейцев, важнее всего земные блага! Для них же Господь оставил сокровищницу духа, которую ни словом сказать, ни пером описать!»

Со временем поручик и сам стал всё более и более походить манерами и одеждой на жителей этой огромной страны. Постепенно превратился в лохмотья его парадный мундир, и он без сожаления выбросил его жалкие остатки.

Альфред стал носить русскую одежду, которую он собственноручно купил в одной из местных лавок. Единственно, чему никогда не изменял датчанин, так это отцовскому палашу, служившему ему верой и правдой во всех передрягах.

– Я поражаюсь силе русского духа! – однажды искренно признался он в приятельской компании. – У нас часто говорили о каких-то восточных походах. Какие там походы, господа! Каждый, кто осмелится посягнуть на эту страну, навсегда останется замёрзшим трупом в её величественных снегах!

– Да ты романтик! – покровительственно потрепал его по плечу Ван Мейден. – Как по мне, то нечего слишком уж присматриваться к этим свиньям! Все они здесь грязные мужики – и вельможные князья, и их рабы-холопы!

В этот момент Альфред почувствовал, как между ним и его бывшим другом словно пролегла невидимая пропасть. Ничего не ответив циничному голландцу, он неловко улыбнулся, сбросил его руку с плеча и поспешил отойти в сторону.

По мере того как небольшой отряд всё дальше удалялся от центральных областей страны, в поведении и даже выражении лиц встречавшихся иностранцам людей происходили разительные перемены. Они становились более открытыми, независимыми и даже иногда откровенно пьяными своей нежданной свободой.

– Оно конечно! – поясняли им мужики, нанятые управляться с офицерскими лошадьми. – Бежит-то народ на край земли, где бар меньше да земли более! Гутарят, там каждый сам себе хозяин, и за прежние грехи никто не спрашивает!

Ещё во время войны с ляхами Альфреду пришлись по душе гордые и свободолюбивые люди, которые называли себя казаками.

– Кто это такие? – однажды спросил он своих русских друзей-офицеров. – Это что, такой особенный народ?

– Нет, это тоже русские! – смеясь, отвечали ему те. – Просто им не сидится на одном месте, и больше всего в жизни любят они войну и бранное поле! Много среди них беглых холопов, но сыска особого никто не учиняет! Потому как нужны казаки державе, с обычаями своими старинными и рукою твёрдой!

Бейтон решил тогда, что обязательно попытается поступить на казачью службу, как только к этому представится возможность. Он ещё не знал тогда, что его желание непременно сбудется…

Они направлялись в Томск, один из недавно возникших городов-крепостей на восточных границах Московии. Иностранных офицеров там с нетерпением ожидал местный воевода, Иван Васильевич Бутурлин.

– Городок-то у нас новёхонький! – с удовольствием рассказывал ему хозяин одного постоялого двора. – Срубили-то его годков пятьдесят тому назад, на пустом месте срубили! Дед мой среди прочих его тоже строил, царствие ему небесное! Сказывал, что выбрали для него знатной высоты пригорок, где всход всех других круче!

Они подъехали к новому месту своей службы в яркий солнечный день и увидели вдалеке, на берегу реки Томи, высокие бревенчатые стены, четырёхугольные сторожевые башни и парящие в небе неизменные купола церквей.

– Вот он, Томск-батюшка! – перекрестился ямщик, сидящий на облучке. – Как погляжу на него, так сердце радуется!

– А откуда взялись люди в этой глуши? – поинтересовался Ван Мейден, оторвавшись от своей неизменной трубки. – Я иметь в виду не дикарей, а русский люд, твой соотечественник!