Работа над ошибками - Мартин Бедфорд

Вон.

Н-н… н-н…

Сию секунду!

Она хлопнула ладонью по столу. Ручки и карандаши посыпались на пол. Я встал. Она, пропуская меня, отступила на шаг. Я прошел по проходу между партами, открыл дверь, вышел в коридор. Закрыл дверь. В коридоре было пусто, все двери закрыты. В полированном полу, мерцая, светились отраженным светом длинные трубки ламп. Слышались приглушенные голоса, объяснения учителей; где-то – очень далеко – пели дети.

В 14:44 миссис Дэвис-Уайт с внуком вышла из дома. От ворот они повернули налево и медленно двинулись по тротуару. В 14:44 я вышел из прачечной и пошел направо. Было холодно, они надели шерстяные шапки и перчатки. Я шел по другой стороне, чуть позади. На перекрестке она взяла мальчика на руки, чтобы он нажал на кнопку светофора. Я замедлил шаг. Свет сменился, и они перешли улицу. Мальчик кричал: «Бип-бип-бип» и вис у нее на руке. Она поставила его ровно. Они повернули и пошли мне навстречу. Пятьдесят ярдов. Тридцать. Двадцать. Я отчетливо видел их лица. Морщинки у ее глаз, у рта, на пухлых щеках, густо покрытых румянами. В черных волосах – седые нити. Разворачиваться или переходить на другую сторону было уже поздно. Я потуже затянул завязки капюшона и, опустив голову, продолжал идти. Мы поравнялись, потом разошлись. Немного погодя я обернулся, и вовремя: они как раз входили в парк.

В воскресенье я снова следил за ней. Она пропалывала клумбы перед входом. Муж был дома, а сын с внуком уехали вечером, после чемпионата. «Уэльс выиграл у Англии», – сказала хозяйка пансиона. И добавила: «Нынче регби уж не та игра, что во времена Дж. П. Р. Уильямса, Гарета Эдвардса и Барри Джона. А вы видели матч?» – «Нет». – «Что ж, значит, вам было чем заняться». – «Да». – «Вы что, знакомы с кем-то в Кардиффе?» – «Вроде того».

Бронзовая статуя Гарета Эдвардса стоит в самом центре города, в торговом центре. Я видел ее в понедельник, когда следил за миссис Дэвис-Уайт и ездил вместе с ней на автобусе. Проходя мимо ее сиденья, постарался не встречаться с нею глазами, но все же не удержался и посмотрел. Она уставилась на меня, словно бы испуганно. Я сначала подумал, что она меня узнала, вспомнила, что уже видела меня возле парка или что я ее бывший ученик; но нет, в ее взгляде было другое. То, что бывает из-за моих глаз, карего и зеленого. Люди их боятся. Люди боятся всего ненормального. Необычное пугает людей, говорил мистер Эндрюс, они боятся того, что не вписывается в привычные рамки. Но скажите-ка мне вот что, мистер Э., кто решает, что нормально, а что нет? Взять хоть мои глаза. Для меня они – вполне нормальные. Глаза и глаза.

Во второй половине дня миссис Дэвис-Уайт отправилась в школу. Я вернулся в пансион и стал зарисовывать автобусную поездку, поход в магазин. На всех картинках она была голая. Мне пришлось представить себе, какая у нее грудь, какой лобок. Я сделал ее моложе, стройнее. Закончив рисовать, я стал ждать, когда придет время возвращаться к ее дому. Я готовился к встрече с ней. Готовился к тому моменту, когда она выйдет наружу и будет одна: без внука, без мужа, без пассажиров автобуса, без толп покупателей. Только она и я, мужчина в капюшоне. Разноглаз.

Вас учат описывать погоду: холодный фронт, теплый фронт, изобары и изотермы, области низкого и высокого давления, образование осадков, средняя температура, коэффициент резкости погоды. А вот чему вас не учат – и чему приходится учиться самому, потому что никто еще не придумал для этого единиц измерения, – так это:

Как пахнет дождем в лесу.

Как ледяной ветер впивается в бритый череп.

Мой адвокат вешает свою непромокаемую куртку над батареей, сушиться. Он топает ногами, растирает руки, высказывается насчет отвратительной погоды. Я говорю:

Знаете, самое лучшее в прогнозе погоды по телевизору, это когда показывают детский рисунок – женщину с желтым лицом и большим пурпурным зонтиком.

Мы усаживаемся и приступаем к обсуждению насущных проблем. В своем рассказе я должен ограничиться только тем, что имеет непосредственное отношение к преследованию миссис Дэвис-Уайт. На обсуждение случайных, несущественных обстоятельств времени потрачено более чем достаточно. Моих законных представителей интересует главным образом конец истории, denouement.[6]Мотив и метод обсуждались более чем подробно (и все равно, с моей точки зрения, не были оценены по достоинству). А теперь им нужно, чтобы я рассказал непосредственно о нападении.

Дождь в окошко к нам стучит,

Старый дедушка храпит.

Отец храпел, когда был пьяный. По субботам, после обеденных посиделок в пабе, он засыпал в кресле перед «Трибуной». Если мама хотела посмотреть фильм и переключала программу, он просыпался и – слипшимся ртом – спрашивал, какого хрена она это делает. Щелкал обратно и снова засыпал с открытым ртом. Храпел.

Послушай только, говорила мама. Как будто вода утекает в водосток.

Про ливень отец говорил «с неба ссыт». Он говорил: «Это Бог уссыкается над людьми».

Вторник, вечер. Я прожил в Кардиффе уже четыре дня. Я выжидал. Следил. В 17:30, когда миссис Дэвис-Уайт уезжала с работы, я стоял недалеко от школьных ворот. Я успел вовремя добраться до ее дома – она как раз закрывала плотные коричневые шторы в гостиной. На капоте ее машины, свернувшись клубком, спал рыжий кот. Время от времени он подергивал хвостом. Через полтора часа – я еще не ушел с поста – миссис Дэвис-Уайт вышла из дома и отправилась куда-то пешком. Я последовал за ней, на некотором расстоянии. Еще не совсем стемнело, и мне было видно, как она быстро шагает по тихим боковым улочкам. Было слышно, как стучат по булыжной мостовой ее каблуки. На главной улице она повернула налево и скрылась из виду за кустами. Я добежал до перекрестка, огляделся. На автобусной остановке – мужчина, у бургер-бара – молодежь, жующая какую-то еду из бумажных пакетов. Женщина с собакой. А миссис Дэвис-Уайт нигде не видно. Я заметался, потом остановился. Стал смотреть, куда она могла свернуть, в какое здание войти. Ничего. Над ухом загудел автомобиль – я случайно сошел на проезжую часть. Я прочесал взглядом источавшую тусклый желтый свет улицу, края которой были прочерчены рядами запаркованных машин и неоновыми вывесками магазинов. И вдруг увидел ее: в ста ярдах впереди, на другой стороне. Я потрусил по краю тротуара, дожидаясь промежутка в потоке машин, перебежал через дорогу, перешел на быстрый шаг. Расстояние между нами неуклонно сокращалось. Я был всего в десяти ярдах от нее, когда она вдруг свернула, поднялась на крыльцо какого-то здания и скрылась за дверью. Я весь вспотел, запыхался, но, постояв некоторое время в нерешительности, двинулся за ней. Ярко освещенный вестибюль, стены, увешанные плакатами и объявлениями. Я пошел по коридорам, заглядывая в стекла дверей. Где-то было темно и пусто, где-то – полно людей в трико, майках и шортах, где-то за партами кто-то сидел. Миссис Дэвис-Уайт – вместе с десятком других женщин – я нашел в небольшом гимнастическом зале. Она как раз снимала пальто и шарф и вешала их на спинку одного из пластмассовых стульев, составленных пирамидой в конце комнаты. Она разделась и осталась в мешковатой красной футболке, черных леггинсах, вязаных гетрах и босиком. Сквозь полупрозрачное дверное стекло я увидел мужчину, инструктора: он вышел вперед и поманил за собой женщин. Те разошлись по комнате, заняли места, встав лицом к нему и повторив его позу: прямая спина, расставленные ступни. Ровное, глубокое дыхание. Миссис Дэвис-Уайт занималась йогой.