Халхин-Гол/Номонхан 1939 - Стюарт Голдмен

Густав Штреземан разделял с Адольфом Гитлером желание фундаментально пересмотреть (если не отменить полностью) Версальский диктат. К середине 1930-х годов многие здравомыслящие и влиятельные люди в политических кругах держав-победителей в Первой мировой войне, пришли к мнению, что в Версальском договоре есть некоторые несправедливости, которые требуют пересмотра. Столь часто высказывавшийся по этому вопросу Гитлер умел быть убедительным и красноречивым, обсуждая обоснованные претензии Германии.

У Гитлера была еще одна излюбленная тема, которую он использовал очень эффективно, имея дело с Версальскими державами - это его знаменитый антибольшевизм. Многие иностранные политические лидеры, которые в ином случае сочли бы Гитлера и нацизм отвратительными, были впечатлены этой особенностью Третьего Рейха. Уинстон Черчилль признался, что даже он до 1937 года считал Гитлера полезным противовесом Советскому Союзу. Кроме того, в Англии и Франции слишком хорошо помнили ужасы Западного фронта 1914-18 гг. Лидеры обоих наций были намерены избежать повторения этой катастрофы почти любой ценой - и эта политика пользовалась большой народной поддержкой. Британские начальники штабов лишь преумножили тревогу политиков своим докладом об имперской обороне, сделанным по поводу присоединения Италии к Антикоминтерновскому Пакту в ноябре 1937 года:

"Особенностью сложившейся на данный момент ситуации является увеличенная вероятность того, что война, начавшаяся в одной из этих трех зон [Европа, Средиземноморье и Восточная Азия], может распространиться на обе другие. Если не рассматривать помощь, которую мы надеемся получить от Франции и, возможно, других союзников, мы не можем в точности сказать, когда наша оборона будет достаточно сильной для обеспечения безопасности нашей территории, торговли и жизненных интересов против Германии, Италии и Японии одновременно".

В то же самое время Франция, сильнейшая военная держава Западной Европы в большую часть межвоенного периода, испытывала тяжелый кризис национальной уверенности и воли. Даже победа Французского Народного Фронта на выборах в мае 1936 года этого не изменила. Многие ожидали, что правительство Народного Фронта во главе с Леоном Блюмом, который сам был социалистом и евреем, возглавит антифашистские силы в Европе, но этого не произошло.

Франция уже потерпела крупное стратегическое и психологическое поражение в марте 1936 года, когда неэффективное временное правительство в Париже позволило Гитлеру ремилитаризировать Рейнскую область. Это прямое нарушение Версалького договора закрыло для французской армии быстрый доступ в Германию - доступ, который был гарантирован Франции в Версальском договоре полной демилитаризацией Рейнской области. Лишившись этой гарантии военной уязвимости Германии, Франция в значительной степени утратила уверенность в возможности сдержать Германию военным путем. Спустя несколько месяцев новое правительство Народного Фронта столкнулось с серьезным вызовом - итальянским и германским вмешательством в гражданскую войну в Испании. Первой реакцией Блюма было помочь своим коллегам по Народному Фронту в Мадриде, но из-за активного антиклерикализма республиканцев и того, что католическая церковь поддерживала испанских националистов, это угрожало вновь открыть раскол, разделявший французское общество с 1789 года. Кроме того, консервативное правительство в Лондоне, подозрительно относившееся к коалиции левых партий в Мадриде, оказало серьезное давление на Париж, требуя, чтобы Франция сохраняла строгий нейтралитет. Окруженные такой массой проблем, Блюм и его правительство фактически прекратили проведение независимой внешней политики и стали проводниками политики британской. Укрыв свою все еще мощную армию за линией Мажино, они удрученно ожидали потопа.

США жили словно на другой планете, не интересуясь делами европейской дипломатии. В такой обстановке правительство Чемберлена, испытывавшее чувство слабости и уязвимости, оказалось лицом к лицу с державами Оси. Чемберлен пытался умиротворить Гитлера, Муссолини, потом снова Гитлера, надеясь превратить хотя бы одного из них в "хорошего европейца". Как сказал Чемберлен в разговоре с министром иностранных дел лордом Галифаксом: "Диктаторы... люди настроения. Если застать их в правильном настроении, они отдадут тебе все, что попросишь". Но с таким подходом отдавать был чаще всего вынужден сам Чемберлен.

Британское правительство не пыталось противостоять Гитлеру по вопросу аншлюсса Австрии, и когда германская армия вошла в Вену в марте 1938 года, Лондон вздохнул с облегчением. По крайней мере, австрийский вопрос был улажен мирно, хотя и односторонне, и войны удалось избежать. Внимание Европы немедленно переключилось на Чехословакию, где нацистская пропаганда по вопросу немецкого меньшинства в Судетах приняла воинственный характер. Правительство Чемберлена стремилось избежать войны, если это было возможно. Но ситуация была сложной, потому что и Франция и СССР были участниками договора, обеспечивавшего безопасность Чехословакии, и чешское правительство, в отличие от австрийского, было готово сопротивляться. Когда во второй половине марта отчетливо возник призрак общеевропейской войны, правительство в Лондоне пыталось найти курс, который обеспечил бы наименьший риск войны. Начальники штабов внесли свой прискорбный вклад, 21 марта сообщив правительству, что у Великобритании и Франции нет средств помешать Гитлеру завоевать Чехословакию, и если Великобритания окажется втянутой в войну с Германией, то Италия и Япония используют эту возможность, чтобы изгнать британцев из их колониальных владений на Ближнем Востоке и в Восточной Азии. На следующий день британское правительство заключило, что не может дать никаких гарантий Франции и Чехословакии в случае войны с Германией, и что чехов следует убедить пойти на компромисс с Гитлером. Так за шесть месяцев до Мюнхенской Конференции курс правительства Чемберлена уже был установлен.

Так как и британское и французское правительства полагали, что их ресурсов не хватит, чтобы сдержать агрессию Оси без сильных союзников, эта глобальная стратегическая дилемма казалась не поддающейся решению. Однако, из держав, способных быть сильными союзниками, США выглядели недоступными, а СССР - нежелательным. Внешняя политика Великобритании и России была фундаментально антагонистична со времени падения Наполеона - за исключением краткого периода Антанты, когда страх перед колоссальной мощью Германской Империи заставил обе державы неохотно заключить союз. С уничтожением (временным) германской угрозы в 1918 году и когда царей в России сменили комиссары, вековое англо-русское геополитическое соперничество теперь было дополнено идеологическим антагонизмом. Лондон считал большевизм смертельной угрозой всему, что представляла Британская Империя, и британские войска активно участвовали в интервенции в Гражданской войне в России, пытаясь уничтожить красную угрозу. СССР же считал Великобританию архетипичной капиталистической и империалистической державой, главным врагом интернациональной пролетарской революции. Это глубоко укоренившееся восприятие с обеих сторон было несколько стереотипным и утрированным, но не лишенным оснований. Советские и британские интересы в 1920-х и начале 1930-х гг. выглядели противоположными. Глубокую подозрительность и антагонизм между двумя державами невозможно было легко развеять путем изменения внешней политики Москвы в 1935 году. Призыв к единому фронту против фашистской угрозы встретил в Лондоне холодный прием.

Париж казался менее враждебным к советским переменам во внешней политике, что подтверждает франко-советский пакт о взаимопомощи, заключенный в мае 1935 года. Но