Что я думаю о женщинах - Дэвид Боукер

Примерно в такие же условия попали мы с Джиной. Над нами обосновался старый хиппи. Он жил там уже давно вместе со своими игрушками, пластинками Джоан Баэз и самодельными музыкальными инструментами. Каждую ночь, часов в двенадцать, он начинал регулярный плач о судьбе вселенной, подыгрывая себе на старой испанской гитаре. Больше всего так называемая песня напоминала предсмертный, положенный на музыку хрип. Если я пробовал жаловаться, хиппи замолкал и вежливо извинялся; впрочем, порой лучше было его не трогать, чтобы не слышать двух пьяных актеров, что расположились этажом ниже.

Днем они отдыхали, а по ночам устраивали шумные попойки, декламировали стихи и орали что-то несуразное вроде: “О Франция, о пастырь мой, прости!”, хотя гораздо чаще просто: “Да пошли они все в задницу!” Чего я только не перепробовал: и ногами топал, и физическим насилием угрожал! Когда особо склонялся ко второму варианту, актеры тут же подмасливались ко мне, приглашая на чашку чая или, если поступали гонорары, на тепловатый “лагер”. Используя весь драматический талант, убеждали, что они вовсе не эгоисты, а талантливые молодые люди, доведенные до пьянства страшным, жестоким миром. Я слушал, выпивал и уходил, растроганный их безработицей и кажущейся искренностью. Но уже на следующую ночь раздавались крики: “Да пошли они все в задницу!”, и кошмар начинался сначала.

Джина ничего этого не слышала и спокойно спала. Прежде она страдала бессонницей, однако гудки машин, лай собак и ругань соседей в Северном Лондоне вводили ее в блаженное забытье.

Супруге в Крауч-энд действительно нравилось. Для меня это было первым доказательством ее неуравновешенности. Когда я пожаловался, что приходится жить в буржуазных трущобах, она не поняла, о чем речь, и все пыталась уговорить меня сходить с ней в местное кафе за углом, которое называлось “Идиотское”. То есть, конечно, оно так не называлось, но совершенно напрасно, потому что собираться в нем могли только идиоты. А через дорогу была местная “Идиотская” студия звукозаписи, и самые известные музыкальные идиоты в перерывах заходили в кафе. Чтобы никто не узнал, эти, с позволения сказать, звезды надевали темные очки и береты, а потом садились у окна и не отрываясь смотрели на улицу, стараясь привлечь побольше внимания.

Возможно, я слишком вдаюсь в детали — просто очень хочется объяснить, как сильно я ненавидел Крауч-энд. С удовольствием бросил бы гранату в “Идиотское” кафе, чтобы посмотреть, как береты и тонированные “Рей-баны” взлетают к серому лондонскому небу. Мечтаю, пробежавшись по улицам, сдирать с женщин шерстяные шапки, отключать стереоустановки, убивать собак и мазать соплями те немногие книги, которые еще остались неизмазанными в библиотеке, которую не стоило спасать.

Попробуйте понять: я ненавижу Крауч-энд всей душой отчасти за его дух, отчасти из-за того, что случилось потом.

Джина старалась держать себя в руках, правда старалась. Прежде всего сходила к какому-то новому светиле в области аллергии, который назначил салатно-бобовую диету, и ее состояние быстро улучшилось. А еще нашла недавно открытую после реставрации церковь Святого Спасителя в Камдене, при которой работал “Благотворительный фонд Блэкулла”. Его целью было помочь заблудшим художникам и артистам вновь встать на путь истинный: несчастным предлагались не подробные карты местности, а совершенно бесплатная поддержка, ободрение и сочувствие.

Если бы я занимался благотворительностью, то выбрал бы именно этот фонд. В церкви был рояль, и Джина стала ходить туда три раза в неделю учиться играть перед зрителями. В первый же день она вернулась сияющая от гордости: кто-то сказал, что у нее талант. Я твердил это несколько лет, но жена не принимала всерьез: дескать, пристрастность налицо, и мое мнение не в счет.

Натали позвонила после обеда, когда я уже в который раз пытался написать первую страницу первой главы “Тайного шовиниста” для “Современницы”.

Так здорово было вновь услышать ее голос! Я страшно соскучился и пообещал: скоро, через неделю или через месяц, мы опять будем жить вместе.

— Что? Джина так сказала? — радостно встрепенулась свояченица.

— Ну, не совсем…

Я объяснил: ее сестра снова интересуется музыкой и играет на рояле в Святом Спасителе, а также упомянул о высоких целях и благих деяниях “Благотворительного фонда Блэкулла”.

— Bay! Здорово! Даже не верится!

Однако я чувствовал: Натали просто храбрится. Последние события мы понимали одинаково: чем счастливее Джина в Лондоне, тем меньше шансов, что мы когда-нибудь будем жить под одной крышей.

— Кстати, звоню я не из-за Джины, — неожиданно объявила свояченица. — Кто-то оставляет тебе на автоответчике странные сообщения.

— В смысле непристойные?

— Нет, просто странные. Звонит взрослый мужчина и просит какого-то Кнопку перезвонить.

Дошло до меня далеко не сразу.

— Подожди! — попросил я. — Ты уверена, он сказал Кнопка, а, скажем, не Попка?

Повисла долгая, в стиле Натали, пауза.

— Кнопка, Попка, какая разница? Главное, этот парень мелет полную чушь.

Но я не сдавался: как представился звонивший, случайно не Террористом? Свояченица сказала, что так и есть, а мне пришлось объяснить: “Попка” было моим прозвищем в средней школе Мейпл-холл.

— Хм-м, недаром я всегда была против элитных школ! А твой дружок просил перезвонить. Он всю эту неделю в Лондоне, остановился в “Ярборо”. Продиктовать его номер?

Я записал номер, а потом, после секундного колебания, позвонил. Судя по голосу, Террорист страшно обрадовался.

— Привет, дружище! Привет! Думал, ты знать меня не желаешь! Я недели две тебе звонил и каждый раз нарывался на чертов автоответчик. Решил уже, что ты зазнался: мол, я известный писатель, а он тупой торгаш, зачем тратить на него время?

— Да ладно, Джон, я в жизни бы так не подумал, — соврал я.

“Ярборо” вовсе не йоркширский курорт для страдающих дефектами речи, а пятизвездочный отель в Бейсу-отере. Террорист жил в “люксе” на последнем этаже с видом на Кексингтон-Гарденз. Не то чтобы Круглый пруд, статуя Питера Пэна или галерея “Серпантин” имели для него какое-то значение, плевать он хотел на наше национальное наследие! Одного взгляда на его задницу было достаточно, чтобы убедиться: он сто лет не ходил никуда пешком.

Когда я пришел, Ланкастер в одной рубашке лежал на диване и смотрел телевизор. Необыкновенной красоты девушка, широкоскулая, с длинными белокурыми волосами, сидела рядом с ним и делала отметки в глянцевом журнале. В ее облике просматривалось что-то скандинавское. Явно гордый собой Террорист представил ее как Джо.

— Джо? — переспросил я. -

— Джозефина, — ухмыльнулся Ланкастер. — Детка, познакомься, это Гай. В школе он был моим лучшим другом. Понимаю, он самый настоящий урод и пахнет ужасно, зато сердце у него доброе.

Довольный своей шуткой, Террорист оглушительно заржал, а Джо церемонно протянула мне руку. Я осторожно ее пожал и поклонился.