Принц инкогнито - Антон Понизовский

Всё бы так, но Полковник принадлежал к разряду коммерческих пациентов. Родственники за него немного приплачивали. И не вчёрную, как за инфанта, а через больничную кассу. Благодаря таким платным больным Тамара могла выписать санитарам премию, заменить сгоревший компьютер, вне очереди докупить матрасы или бельё: больные рвали что под руку попадалось, а новое выдавали на складе раз в год… В общем, прежде чем отказаться от «платника», — требовалось хорошенько подумать.

Не только деньги мешали переводить больных в Колываново. За Славика и за Гасю никто не платил. Старшая медсестра Ирма Ивановна намекала, что многие месяцы состояние без изменений… Дживана бесили такие намёки. Выжившие из ума старики — пусть. Когда деменция на продвинутой стадии, может, и впрямь уже почти всё равно… Кто может знать достоверно. Но молодых людей — заживо похоронить в Колыванове?! Учитывая, что к Гасе «похоронить» относилось бы совершенно буквально: у него был запущенный инсулинозависимый диабет, он и в первом-то отделении, образцовом, терял сознание, приходилось откачивать, — а в Колыванове просто загнулся бы через неделю, как этот, как его… ну, про кого рассказывала тётя Шура… Ковтун.

В итоге оказывалось, что отправлять в Колываново некого. Этих по-человечески жалко, за тех деньги платят. Правда, в последнее время по отделению прошёл слух: якобы Ирма Ивановна составила список — и этот список кто-то уже завизировал…

— Дживанчик, ты лучше скажи: кто поджёг мою дверь?

Дживан многозначительно промолчал.

— Нет, нет, ты знаешь! Ты всё знаешь, Дживанчик. Ты чювствуешь… — У многих русских встречалась эта загадочная манера: разговаривая с кавказцем, они пытались изобразить акцент. — …Чю-ювствуешь… Знаменитая интуиция — неужели молчит?

— Лестно слышать, Тамара Михайловна. Боюсь, вам моя интуиция не понравится.

— Почему? Очень нравится, всегда нравится, говори!

— Интуиция мне указывает на Шамилова.

Заведующая поскучнела и отвернулась к окну.

— Шамилову-то это зачем?

— Разве пироман знает, зачем? Пироман поджигает, вот так, — Дживан щёлкнул пальцами, — это импульс…

— Так вот не импульс здесь, ты понимаешь, не импульс! Если я пироман, я хочу, чтобы горело, — ну правильно? Значит, я собрал в кучу, что лучше горит, одежду, не знаю, мусор! матрас… А здесь — смотри, какое странное поведение: я поджигаю что́? Подоконник. Зачем? Он же бетонный. Раз поджёг, два поджёг — какая-то ерунда, я же вижу, что не горит, зачем я это делаю?..

«Если всё сама знаешь, зачем меня вызывала?» — с досадой подумал Дживан. Зря пришёл. И зря сел на диван, надо было остаться стоять, разговаривать сверху вниз. Зря откинулся на мягкие дерматиновые подушки: сразу потянуло в сон…

— А может, — не унималась Тамара, — я таким образом привлекаю внимание? Предупреждаю о чём-нибудь, посылаю сигнал? Или поиздеваться хочу: пусть побегают, пусть подёргаются?.. Или это какой-то протест? Дживанчик Грантович, ты всех их знаешь: у кого может быть скрытый протест? Скрытый гнев?

Дживан подавил зевок:

— У любого.

— И эта пьяница, — переключилась Тамара, — глазами хлопает: «Я ня спала! Что вы, что вы, Тамара Михална, ня спала», а у самой вся щека в этих красных… И больные молчат! Дживан, я работаю двадцать пять лет: все всё знают — всегда! Что было, знают и чего не было, знают. Не скроешь вообще — ни от кого, ничего, никогда. А здесь — кто поджёг, неизвестно, как выбрался, как прокрался… Это вообще что такое?

— По моему скромному разумению, Тамара Михайловна, не иначе как… сумасшедший дом.

Тамара расхохоталась. Вот смех у неё был приятный, грудной.

— Если моё мнение интересно, я предлагаю двигаться в двух направлениях. Во-первых, подробно опрашивать. Всех по очереди вызывать. Раньше, позже — что-нибудь мы услышим. И одновременно — конфисковать спички и зажигалки. Все до одной.

— И скажи: кто не сдаст, немедленно отправляется в Колываново!

— Всё устроим как нужно. Но я считаю, это мера больше психологическая. Зажигалку мы ещё сможем найти, а несколько спичек и чиркалёк — спрячут под простынёй, в обоях, за батареей… И даже если найдём — на свиданиях новое передадут, за каждым не уследишь…

— Свидания, — закивала Тамара. — Ты слышал, грипп ходит какой-то плохой? Во втором отделении половина болеет. Может быть, карантин на недельку? Почему всегда всё одновременно, Дживанчик?

— Тамара Михайловна, я ещё что подумал: давайте Филаткина переведём на пролонги?..

В дверь кто-то поскрёбся.

— Да! — недовольным тоном сказала Тамара, выпрямившись за столом.

Никто не входил.

— Александра Степановна!

Дживан подошёл к двери, открыл. Вместо тёти Шуры за дверью обнаружился маленький Нурик.

— Ты что тут забыл? — грозно спросила Тамара. — Ты как здесь оказался? Дживан Грантович, что больной делает во врачебном отсеке?

— Я пришёл… рассказать… — прошелестел посетитель.

— Что? О чём?

— Кто испортил вам… дверь…

— Ты знаешь, — вмешался Дживан, — кто поджигал эту дверь? Так, садись.

Дживан бросил победный взгляд на Тамару. И проскользнуло секундное разочарование: всё так буднично разрешилось.

— Я знаю, — закивал Нурик, — я знаю, знаю… — шептал он всё тише, при этом наклонял голову и выгибался, сползая со стула, словно его тянули за ухо вправо и вниз.

— Нурик! — окликнула его Тамара.

— Да? — с готовностью встрепенулся маленький человечек. — Да, Нурик.

— Ты пришёл рассказать, кто испортил мне дверь. Так?

— Так, так, так. Кто испортил мне дверь… вам дверь… — Нурик сполз ещё ниже, как будто пытаясь рассмотреть под столом Тамарины ноги.

— Кто? Фамилия?

— Фами… ли… Фамилин. Фамилин фамилия. Кто испортил. Фами… лов. Фамилов.

— Фамилов?

— Да!

— Может, Шамилов? — подсказал Дживан, уже понимая, что торжествовать было рано.

— Шамилов. Фамилов. Шамилов.

— Или Шумилов? Швальной? Матюшенков?

— Да… нет…

— Может, Нурик?

— Нет, не Нурик… Шамилов, Фамилов… А почему у вас точка?..

— Что?

— Здесь под столом, почему у вас эта чёрная точка?

Ха-ха, смешной коротышка.

Пыжился, делал значительное лицо, стоял украдкой позёвывал. Воображал себя Шерлоком Холмсом.

Признаюсь: были минуты, когда становилось не по себе. Помню, как подхожу, беру стаканчик с лекарствами — он пристально смотрит. Обычно я оставляю дрянь за щекой, потом выплёвываю в туалете — или в палате спрячу в карман, а потом уже выброшу… Но под взглядом — пришлось проглотить…