Мерле и повелитель подземного мира - Кай Майер

Она рассмеялась звонко и мелодично.

— Египетскому? Нет, совсем нет, мое имя считалось древним уже тогда, когда первые фараоны только взбирались на свои золотые троны. Тысячи лет назад.

С этими словами она выскользнула из-за купели так легко и проворно, что Серафин поразился — пока не увидел ее ног.

У нее было четыре ноги.

И четыре ноги, и нижняя часть тела были львиными, принадлежали львице.

Серафин был так ошарашен, что снова отпрянул назад, запутался в шелковых пологах, потерял равновесие и упал вместе с ворохом невесомых тканей.

Когда он наконец выбрался наружу, Лалапея уже стояла перед ним. Стоило ему протянуть руку, и он смог бы коснуться одной из ее лап и дотронуться до нежной желтой шерсти, покрывавшей всю ее и казавшейся ему ранее бархатистым обтягивающим платьем.

— Вы… вы…

— Во всяком случае — не русалка.

— Вы — сфинкс! — вырвалось у Серафина. — Фараонов сфинкс!

— Нет, не совсем так. Я не знаю Фараона и никогда его не видела. И глубоко сожалею, что кое-кто из моего народа ему прислуживает.

Серафин старался выпутаться из шелковых тканей, что оказалось делом нелегким. Когда он снова отступил назад, за нотами потащились сорванные пологи.

Женщина-сфинкс мягко и грациозно приблизилась к нему на своих львиных лапах.

— Серафин, успокойся. Я открылась тебе, чтобы ты знал, с кем будешь иметь дело. Хотя могла бы и не открывать себя.

— Как это… с кем?

Она снова засмеялась и была так прекрасна, что, невольно взглянув на туловище львицы, он опять подумал, что грезит.

— С кем? Вот, Серафин, смотри.

С этими словами она преобразилась у него на глазах. Ему снова почудилось, что он либо спит, либо видит мираж в пустыне. Нет, это было не наваждение, а самая настоящая реальность: в одну секунду она растворилась в воздухе и явилась вновь — но в ином обличье. И все это произошло моментально, с головокружительной быстротой. Серафин едва успел перевести дух, как увидел перед собой совсем другое существо, совершенно иной образ. Правда, лицо и верхняя часть тела остались прежние, но вместо львиных лап у нее были теперь стройные бедра и длинные смуглые ноги. Ноги настоящей женщины.

Бархатистая шерсть тоже исчезла. Бесследно.

— Позволь, пожалуйста…

Лалапея нагнулась, выхватила легкий шелковый полог из-под ног Серафина и молниеносно окутала тканью свое обнаженное тело. Желтый полог так ловко обвился вокруг нее, что никто бы не сказал, что это не платье, а просто кусок легкой материи; на ней такое одеяние выглядело как самая дорогая одежда из мастерской волшебника-ткача Умберто, у которого Серафин ранее был подмастерьем.

Он хотел было отвести взор, но не успел. И теперь перед его глазами все еще стояла ее стройная, гармоничная фигура, видение, будто навсегда запечатленное зрачками. Так бывает, когда взглянешь на солнце и потом какие-то мгновения больше ничего не видишь, кроме яркого света.

— Серафин?!

— А?.. Что?

— Теперь я лучше выгляжу?

Он скользнул взглядом по ее длинным нотам, утонувшим по щиколотку в мягком песке.

— Это ничего не меняет, — пробурчал он, с трудом ворочая языком. — Вы — сфинкс, и не имеет значения, какой образ вы принимаете.

— Верно. Но теперь ты не будешь бояться моих когтей. — И ее глаза лукаво блеснули.

Он заставил себя не реагировать на ее насмешливый тон.

— А что вы тут делаете?

— Руковожу борьбой повстанцев.

— Против кого? Против Фараона? — Он невесело усмехнулся. — С отрядом мальчишек?

Она потерла правую ногу о левую: можно было подумать, что вопрос привел ее в замешательство. Нет, ничуть не бывало.

— Разве ты, Серафин, — мальчишка? — В глазах у нее мелькнуло нечто вроде кокетства.

— Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

— И ты знаешь, мне кажется, о чем я говорю. — Тон ее голоса стал твердым, слова — чеканными. — Пусть Дарио и другим по четырнадцать, пятнадцать или шестнадцать лет… — Она сказала то, о чем он сам догадывался: среди защитников города не было взрослых мужчин. — Но они смелы и ловки. Фараон их недооценивает. Самонадеянность Аменофиса — это, наверное, самое сильное наше оружие.

— Вы же сказали, что Фараона не видели.

— Да, в его нынешнем образе. Но я знаю, каким он был раньше, в его прежней жизни.

— Когда это было?

— Более трех тысяч лет тому назад.

— Значит, вам — три тысячи лет?

Она слегка улыбнулась.

— Какая разница — три или пять?

Серафин прикусил губу и больше ничего не спрашивал.

Лалапея продолжала:

— Именно тщеславие и самонадеянность Аменофиса заставили меня выбрать для борьбы с ним юношей вроде тебя. Или ты полагаешь, что я не нашла бы защитников взросже и сильнее тех, кто тут находится? Нет никакого смысла. Египтяне быстро изловили бы всех мужчин и вывезли бы отсюда. А вот отряды таких юнцов… Впрочем, я думаю, что Фараон сначала займется своими самыми неотложными делами. К примеру, — в какой цвет перекрасить те дворцы Венеции, где он устроит свои покои. Во всяком случае, так всегда поступал прежний Аменофис.

— Вы и вправду хотите повести Дарио и других ребят воевать с египтянами?

Она, конечно, в чем-то права, но все было далеко не гак просто.

— Я — не воин, — сказала Лалапея.

Да, подумалось ему, это видно. Но тут же он вспомнил о ее острых львиных когтях и промолчал.

— Однако, — продолжала она, — у нас нет другого выбора. Мы должны сражаться с ними. Война — единственный язык, который понимает Аменофис.

— Если хотя бы часть того, что рассказывают про Империю, правда, то Фараон может раздавить Венецию за пару минут. Что может сделать кучка ребят?

— Не стоит верить всему, что говорят о мощи египтян. Да, многое — правда, страшная и жестокая правда. Но многое — всего лишь плоды умелого распространения слухов и собственные пугающие представления. Жрецы Хоруса — великие мастера мистификаций.

— Ничего у вас не получится. Я видел воинов-мумий. Видел, как они сражаются.

Сфинкс кивнула.

— И как они погибают.

— Нам тогда повезло, вот и все.

Лалапея глубоко вздохнула.

— Никто не станет сражаться с воинами-мумиями врукопашную — так, как тебе представляется.

— А как?

— Сначала я хочу знать, можешь ли ты нам помочь.

Она приблизилась к нему еще на шаг. Ее движения были легки и грациозны, ее обаянию было невозможно противиться.