Мёртвые возвращаются - Кристофер Ламой

– Это н-н-наша кошка, – наконец говорю я.

– Ни фига себе! – восклицает Ида.

– Это была Нала.

Глава 17

Ида останавливается в прихожей дома на Лодочной улице, 37. Она замирает и свирепо вглядывается в дом.

– З-з-зайдёшь?

– Да-да, – кивает она наконец и нагибается, чтобы развязать шнурки. – Просто… – Она молча возится со шнурками. – Я никогда не была здесь раньше. Вот и всё.

Папа лежит на диване, задрав ноги на стол. Он спит, а телевизор работает на полную громкость. Комната полна нераспакованных коробок. Сегодня он тоже не притронулся к нашим вещам.

– Папа!

Его веки поднимаются. Он зевает и потягивается, разминая затёкшее тело, а потом встаёт.

– Что с тобой, босс? – бормочет он, проводя рукой по моему лицу. – Ты плохо выглядишь.

– Это кошка, – говорю я.

– Нала? – он хмурится. – Поднимись к маме, – говорит он. Глаза его опять наполняются усталостью. – Она в мастерской. Пусть залепит тебя пластырями. – Он разворачивается, возвращается к дивану, ложится, кладёт ноги на стол и зевает.

Я стою и ни черта не понимаю. Папа глубоко дышит, глаза его закрыты. Он что, уже уснул?!

Ида пожимает плечами, и мы поднимаемся по лестнице на второй этаж. Дверь в мастерскую открыта, на пороге стоит мама, она смотрит на что-то внутри комнаты.

– Привет, – говорю я.

Она не отвечает.

– Привет, – повторяю я и кладу руку ей на плечо.

– Ох! – она пугается и хватается за грудь. – Это ты? Не пугай меня больше, Хенрик. – Её взгляд устремляется обратно в комнату: – Разве он не прекрасен?

– Кто?

Я заглядываю в мастерскую и понимаю, что она восхищается сундуком. Он стоит у мольберта и будто светит в нашу сторону.

– Он великолепен, – тихо говорит мама хриплым голосом. – Я могу смотреть на него часами. Днями. Могу просто стоять здесь и смотреть на него. – Мамино дыхание становится тяжёлым, но голос вдруг снова звучит нормально. – О, привет, Эльфрида, – говорит она.

– Привет, – с осторожностью отвечает Ида.

– О боже, Хенрик, – внезапно восклицает мама. Она вскрикивает и прикрывает рот рукой, а потом начинает гладить меня по щеке. – Что с тобой случилось?! – Она говорит пронзительным голосом и, в отличие от папы, который не придал происшествию никакого значения, собирается превратить всё в настоящую драму.

– Это Нала! – быстро говорю я.

Мама качает головой и обнимает меня за плечи:

– Кто это сделал, мой дорогой Хенрик?! Кто это совершил?!

Я знаю, о чём она думает: она думает о начальной школе, о тех вечерах, когда я приходил домой с продлёнки весь в слезах. Никто из моих одноклассников не понимал, что я пытаюсь сказать своим заикающимся голосом. Она думает о пятом классе, когда они начали придумывать мне прозвища. Хе-Хе-Хенрик. Чтобы избавиться от этого прозвища, мне пришлось сменить школу. В новой стало ещё хуже – я так нервничал, что начал путать слова. Понедельник со вторником, руку с н-н-ногой, вопли и сопли. Я не хочу, чтобы Ида узнала хоть о чём-нибудь из этого.

Мама обнимает меня. Она плачет:

– Кто был так жесток с тобой, мой Хенрик?

– Мама, это кошка, – говорю я и выворачиваюсь из её захвата. Она ведёт себя так, словно ждёт госпитализации в сумасшедший дом. – Пойдём вниз, Ида.

Мы берём курс на лестницу. Что это с мамой? Она не слушает меня и практически не замечает присутствия Иды. И все эти слюни-сопли – как будто она делает всё, чтобы выставить меня полным придурком. Сейчас мне хочется находиться где угодно, только не в этом коридоре.

Боковым зрением я улавливаю движение и останавливаюсь. Гард вышел из своей комнаты, стоит у дверей и таращится на нас. Волосы взлохмачены и торчат во все стороны. Нет, он смотрит не на нас. Он смотрит на Иду. И это крошка Гард, которому нет дела ни до кого, кроме себя! Какого чёрта?! И точно так же меня удивляет, что мама ничего ему не говорит. Обычно она останавливается перед моим младшим братом, присаживается на корточки и разговаривает с ним детским голоском: «Как у тебя дела, Гард? О чём ты думаешь, Гард?» Но сейчас она этого не делает. Она скрывается в мастерской и закрывает за собой дверь.

Гард стоит и пялится.

Я знаками показываю Иде, что надо идти вниз, и её не приходится просить дважды. Скоро мы покидаем сумасшедший дом и стоим рядом друг с другом во дворе.

– Хенрик, – она улыбается и качает головой, – такого странного дня, как сегодня, у меня давно не было.

– Моя семья… – я бросаю взгляд на дом. – Они не т-т-такие. Вообще-то нет. Только вот…

– Тшш, – прерывает она меня. – Не думай об этом. – Она засовывает руку в карман моей куртки и достаёт мой мобильный. – Какой у тебя код?

Я называю ей код, и она разблокирует телефон. Я понимаю, что она делает: Ида записывает свой номер. Она сохраняет его под именем «Ида» и посылает сообщение. Раздаётся писк её мобильного.

– Теперь у тебя есть мой номер, а у меня твой, – говорит она.

И несмотря на всю мерзость, которую принёс сегодняшний день, я, глядя, как она шагает по подъездной дороге, понимаю – моя жизнь начала меняться.

* * *

Мама придвигает ко мне блюдо с картошкой. Пока я беру две картошины и кладу их себе на тарелку, она хватается руками за щёки и разглядывает меня. Она уже давно так делает. Сначала она бросала на меня взволнованные взгляды, пока жарила разные овощи. Потом поглядывала на меня, когда я сел на диван и спросил, скоро ли мы будем есть.

– А кто такая эта Эльфрида? – теперь мама пытается казаться совершенно нормальной. Сумасшедшая со второго этажа, которую мы видели пару часов назад, исчезла.

– Я на днях познакомился с ней в магазине.

– Понятно, – кивает мама и отрезает ломтик лосося. – Не расскажешь нам о ней ещё что-нибудь?

– О-о, – проявляет неожиданный интерес папа. Он сидел, подперев голову рукой, с полузакрытыми глазами и жаловался на усталость. Но сейчас глаза его заблестели. – Эльфрида?

– Она только что была здесь, – говорю я. – Ты видел её. В коридоре.

– Да, точно, – бормочет он и вздыхает. – Я просто чертовски устал. Похоже, заболеваю.

– Ида, – поддразнивает меня мама. – Ей нравится, когда её называют Идой.

– Да что ты? Правда? – тихо посмеивается папа.

– Милая девочка, – говорит мама.

Она совсем прежняя, а не та ненормальная тётка, которая недавно сжимала меня в объятиях и рыдала в коридоре второго этажа. В этот миг свет падает на её шею, где сияет нитка жемчуга. Мама надела украшение,