Мёртвые возвращаются - Кристофер Ламой

Господи, я столько лет о нём не думала, сейчас даже странно об этом говорить. В общем, его так и не нашли.

– Он что, ещё жив?! – в ужасе спрашиваю я.

Она пожимает плечами:

– Полиция его искала. Весь чёртов город месяцами его искал, как я слышала, но он словно растворился. Люди решили, что он сиганул с моста, ведущего на материк. Покончил с собой. Не смог вынести. Только представь, что он совершил. – Она замолкает и смотрит вдаль. Когда она в следующий раз произносит его имя, её голос становится глуше. – Сначала Герхард застрелил своих дочерей. Двух маленьких девочек с длинными светлыми волосами. Двух девочек, которые ходили в ботсвикскую школу. Шести и девяти лет. Бам, бам. Потом он застрелил свою жену. А потом сбежал, скрылся в этом лесу. Нашли только палец.

– Палец?!

– Ага, – кивает она. – В доме нашли только его палец. Говорят, она его откусила.

– Ж-жена?

– Прямо перед тем, как он выстрелил в неё, она откусила ему палец, – она несколько раз громко щёлкает зубами. – Самозащита.

Мои мысли путаются.

– Но почему? – наконец спрашиваю я.

– Он был сумасшедшим.

Я делаю вдох:

– Слушай, я должен тебе кое-что рассказать. Ты подумаешь, что это немного странно.

– И что же? – говорит она. – Что в Китае едят собак? Что римляне использовали мышиные мозги в качестве зубной пасты? Что вероятность умереть по дороге за лотерейным билетом больше, чем вероятность выиграть в лотерею?

Я хмурюсь:

– Нет. Откуда т-т-ты всё это знаешь?

– Из интернета, – она хохочет.

Внезапно я жалею, что вообще об этом заговорил. Я понимаю, как это чертовски глупо. И эту Иду я вообще не знаю.

– Так что там?

– Ничего.

Она пихает меня в бок:

– Давай говори.

И я всё ей выкладываю. Рассказываю о своём младшем брате. О том, как он изменился после переезда в этот дом.

– Я проснулся оттого, что он стоял у моей кровати, – говорю я. – Понятия не имею, сколько времени он там провёл. Он смотрел на меня с такой злобой, ты даже представить себе не можешь, и сказал, что хочет сделать маску из моей кожи.

Она мотает головой, словно отказывается верить моим словам:

– А раньше он делал что-нибудь в этом духе?

– Никогда. Мы никогда с ним не разговаривали. Мы никогда не ссорились, не играли в игры и не строили деревянные домики, как делают все братья. Гард никогда не обращал на меня внимания. Он просто всегда был странным.

Потом я рассказываю Иде о звуках, которые слышал. О стуке в дверь. О плаче в коридоре. О занавесках, которые колыхались у закрытого окна. Она молча выслушивает конец истории. Когда я замолкаю, она смотрит на меня долгим взглядом, и я не знаю, верит ли она хоть одному моему слову.

– Что-то с этим домом не так, – говорит она наконец. – Зачем Герхарду убивать там свою семью? Что заставляет человека делать подобные вещи? Что, если… – Она закусывает губу и смотрит на меня. – Что, если это дом? Вдруг он сошёл с ума, потому что жил в этом доме?

– Сам дом свёл его с ума? – Я качаю головой: – Похоже на фильм ужасов. Это слишком невероятно.

– Разве? Разве слишком? – спрашивает она. – Ты не веришь, что некоторые места могут быть пропитаны злом?

Я морщусь: не очень понимаю, шутит она или нет.

– Ида, – серьёзно отвечаю я. – Я не верю в такое. Должно быть другое объяснение. Должно…

Я не успеваю договорить. Ида резко оборачивается и вглядывается в деревья. Они стоят такой плотной стеной, что почти не пропускают лучей вечернего солнца.

– Ты слышал? – говорит она.

Птица напевает вдали весёлую песню. Больше я ничего не слышу.

– Что т-т-там?

– Тихо, – шёпотом просит она, поднимается и делает несколько шагов в сторону леса.

Я встаю на ноги, Ида оборачивается. Полчища комаров вьются перед её лицом.

– Просто мне показалось, будто я что-то услышала в лесу, – неуверенно говорит она.

– И чт-то?

И тут я тоже это слышу. В тени кто-то плачет. На этот раз голос не женский – так плачут грудные младенцы. Как будто посреди леса лежит младенец и хнычет. Я прислушиваюсь – и тут раздаётся хриплый злобный смех. Впереди трещат ветки, из тени появляется что-то чёрное. Это огромная кошка. Я дышу ртом, а зверь останавливается напротив нас и скалит зубы.

– Что это, Хенрик? – спрашивает Ида.

Пасть животного искажается в жутком крике, похожем на плач младенца. Ида пятится и хватает меня за руку:

– Неужели все те звуки издавала кошка?!

Животное делает несколько шагов в нашу сторону, и я вижу, что его шерсть изодрана и в тех местах, где должен быть мех, просвечивает кожа. Вид у кошки демонический, а глаза цвета нефти.

Я опускаюсь на корточки.

– Иди сюда, киса, – говорю я и вытягиваю дрожащую руку. – Иди сюда.

– Что ей надо? – спрашивает Ида.

Кошка идёт, ставя одну лапку перед другой. Она двигается как при замедленной съёмке, не отводя от меня глаз. Уши прижаты к голове, шерсть вздыбилась. Тело выгнулось дугой. Она явно пытается казаться больше, чем есть на самом деле.

И вдруг животное молниеносно бросается вперёд и, пронесясь мимо Иды, набрасывается на меня. Я отшатываюсь назад, спотыкаюсь и падаю. Кошачьи когти вонзаются мне в лицо. Я ору сквозь стиснутые зубы. И тут появляется Ида и пинает кошку. Описав дугу, та как мяч летит по воздуху, а потом приземляется на все четыре лапы. Ида бежит в её сторону и что-то кричит, но я не разбираю слов. Кошка шипит ей в ответ.

Что здесь, чёрт возьми, происходит?!

Внезапно кошка снова бросается вперёд. Она проскальзывает между Идиными ногами, я пытаюсь подняться с земли, но не успеваю, и зубы кошки впиваются мне в горло, а когти царапают шею. Я хватаю её за шкирку, но кошка прижимается ко мне и снова впивается в горло. Я воплю. Но неожиданно она отлипает от меня. Я в оцепенении лежу на земле и вижу, как Ида забрасывает кошку в лес. Та снова приземляется на четыре лапы, шипит в мою сторону, а потом скрывается между деревьями и исчезает.

Через секунду Ида уже оказывается рядом со мной. Она садится на корточки и смотрит на меня самыми взволнованными глазами в мире.

– Ты в… порядке? – запинаясь спрашивает она.

– Да, – киваю я, держась рукой за щёку. Из глаз текут слёзы.

– Хенрик, что это было? – она смотрит вслед кошке. – Надо отвести тебя домой. Промыть раны. Господи, что это было?!

Я смотрю на свою руку. Она вся в крови,