Город, который забыл, как дышать - Кеннет Дж. Харви

Джозеф осторожно прижал носком кроссовки голову морского ерша и присел на корточки, чтобы вытащить крючок из упругой губы. Рыба была как-то уж слишком уродлива. Чешуя переливалась бурыми, золотистыми и грязно-белыми полосами и была бугристой, жесткой и колючей. Красные пятна по бокам пришли в движение, когда Джозеф стал дергать крючок.

— У нее кровь! — крикнула Тари. — Ф-ф-фууу!

— Нет, — поправил Джозеф, приглядевшись к странным перемещениям пятен. — Это просто окрас такой.

Морской ерш дергался вверх-вниз, словно его било током. Он выскользнул из-под кроссовки Джозефа, подпрыгнул и мокро шлепнулся на бетон. Джозеф за леску подтянул его к себе. Тяжелый удар сотряс пристань, и ерш издал вязкий булькающий звук.

Сержант посмотрел на другую сторону бухты, где высился огромный утес.

— Взрывают чего-то, — предположил он. — Видать, дорожные работы у них.

— А может, теракт, — сострил Джозеф, но сержант явно не понял юмора. Пальцам Джозефа, отцеплявшим крючок, стало тепло и мокро. Джозеф стряхнул с руки капли. Мутная жидкость потекла из распахнутой пасти ерша. Джозеф вытер пальцы о штанину. Рыбьи челюсти сжимали какой-то предмет — шар телесного цвета, в клочках покрытых слизью волос.

— Что за черт? — Джозеф отодвинулся, чтобы получше разглядеть находку.

Шар выскользнул из пасти, жидкость лужей растеклась вокруг. Когда шар внезапно открыл черные глаза и удивленно посмотрел вверх, стало ясно, что это головка куклы. На крашеных фарфоровых губах играла грустная усмешка.

Пролетавшая чайка взвизгнула, у нее из клюва выпала мойва. Скользкая рыбка шлепнулась на пристань рядом с Тари, которая наклонилась было к игрушке.

— Стой! — Джозеф схватил ее за руку.

Тари стало больно, она испуганно посмотрела на отца. Похоже, он слишком сильно сжал ей запястье. Джозефа словно кипятком ошпарило, он тут же ослабил хватку.

Ерш теперь лежал совсем тихо и даже не шевелил жабрами. Он стал пунцовым от толстой губы до кончика хвоста, словно его окунули в краску. Еще один слабый удар прокатился по пристани.

— Вот ведь чудо морское, — сказал сержант. — Ловко ты его, — он потрепал Тари по голове. — Забирай улов.

Страницы фотоальбома истрепались так, что страшно было их листать — вот-вот рассыплются. Десятки лет мисс Лэрейси лелеяла свои воспоминания, хрупкие, как старая бумага. Она сидела на удобном сиреневом диване, положив на колени альбом, с улыбкой разглядывала фотографии, прижатые серебристыми уголками, и отдыхала душой. Маленькая гостиная была полна безделушек. Их собирала Элен, а до нее — родители, а до них — дедушки и бабушки. Каждая вещь когда-то облегчала душам умерших путь домой. Каждая вещь хранила частицу чьей-то любви, чье-то тепло, прикосновение, дыхание.

Комната была обставлена основательной дубовой мебелью, на протертых диванных валиках разложены кружевные салфеточки. В шкафу за стеклом — старинные книги в кожаных переплетах, в другом — пластинки на 78 оборотов и граммофон. На журнальном столике — конфетница из красного стекла и резная фигурка белого медведя с зажигалкой в пасти. Ее не двигали с места годами, хотя в доме никто не курил. Ажурная железная лампа в форме орхидеи заливала мягким светом диван и фотоальбом на коленях у мисс Лэрейси. На бархатных черных страницах — старинные фотографии в пожелтевших рамках.

Мисс Лэрейси вглядывалась в лицо своего жениха, Урии Слейни. На фотографии он одет в военную форму времен Второй мировой. На заднем плане — Эйфелева башня. Он прислал эту карточку из Парижа, написав на обороте: «Это я во Франции. Куда ей до Ньюфаундленда! Люблю. Урия». Он потерял на войне ногу. Не слишком дорогая цена за то, чтобы живым вернуться домой. Он сильнее страдал душой, нежели телом. Но мисс Лэрейси приложила все силы, чтобы утешить его, убедить, что любит жениха и таким, любит за детскую доброту и обаяние. Элен погладила снимок. «Голубчик мой», — прошептала она, переворачивая страницу. Парочка сидит на покрывале. Их сняли во время ежегодного осеннего похода за ягодами. Семья отправлялась за старую церковь, там всегда было полно ягод. Все больше голубика, но во мху почти у самой земли нет-нет да и сверкнет влажным бочком красная митчелла. Снимок сделал отец мисс Лэрейси. Он заставил Элен с Урией сесть, поджав ноги. Неудобная поза, но оба все равно улыбаются. Позади них над костром клокочут чайник и котелок. Поход по ягоды. Давно Элен не сидела у костра, не ела солонины и овощного супа с дымком. Как она любила такие походы!

Элен на миг показалось, что она снова сидит на покрывале рядом с Урией, и отец просит их улыбнуться. Сколько воды утекло с тех пор! Тогда фотоаппараты были еще в новинку. Как и автомобили — их гудки только-только начинали вытеснять с улиц цоканье копыт, и лошади все еще спешили туда-сюда по нижней дороге.

Безоблачное счастье того далекого дня навеки осталось в ее памяти. День был не жаркий и не прохладный. Ласковое солнце в осенней синеве, легкий сентябрьский ветерок. Отец убрал фотоаппарат и оставил влюбленных одних. Родители ушли за перелесок, они знали, где прячутся нетронутые россыпи голубики. Урия откинулся на покрывало, и Элен склонилась к нему на грудь. Каким тогда был прозрачным воздух, как грело солнце, как неспешно струилось время, как уютно жужжали по-осеннему сонные жуки. Пальцы Урии перебирали пряди ее волос, заставляя Элен впервые в жизни стонать от удовольствия.

— Стонала ведь, — прошептала мисс Лэрейси, покачав головой. — Было дело.

Еще одна страница. Последняя фотография Урии. Он сидит в плоскодонке, из-под серой кепки видна только его широкая улыбка. В свитере, что связала Элен, Урия смотрелся таким франтом, таким красавчиком! Синюю, как море, шерсть она купила в Прямборо в лавке Гарфилда Ральфа. Свитер получился мягким и теплым, его глубокий цвет так шел к голубым глазам Урии. Рядом на фото — Эдвард Поттл. Они всегда рыбачили вместе. Деревянный протез почти не мешал Урии управляться с лодкой. Увечье не сломило его характер — он до конца дней оставался настоящим мужчиной.

Фотограф запечатлел их перед самым выходом на промысел в открытое море. Шторм разразился внезапно, за считанные минуты океан вскипел черными бурунами. Гигантские валы рванулись навстречу потемневшему небу. Шквальный ветер старался задуть две искорки в утлой лодчонке, посмевшие бросить ему вызов.

Прошло два дня, а они не возвращались. Элен испекла плетеный каравай, чтобы помочь возлюбленному найти дорогу обратно. Нужно только было дождаться тихой погоды. К ночи океан успокоился. Она взяла из коробки церковную свечу и поглубже воткнула ее в каравай, чтобы стояла ровно. Дождалась, пока заснут родители, накинула шаль и отнесла теплый хлеб на берег. Кромка спокойной воды матово блестела в темноте. Полный штиль. Элен положила каравай на прибрежную гальку, из кармана платья достала спичку и зажгла свечу. Взяла хлеб обеими руками, наклонилась и пустила по воде. Он тихонько покачивался, но уплывать не хотел. Элен подтолкнула его, и каравай со свечой стал удаляться от берега. Считалось, что самое верное средство отыскать любимого — замесить тесто, испечь каравай и отправить в море.