Город, который забыл, как дышать - Кеннет Дж. Харви

— Мы для них мелко плаваем, — хихикнул Питере.

— Понятно. — Томпсон потер глаза и задумался над словами патологоанатома. Разговор продолжать не хотелось. — До понедельника. — Он повесил трубку, не дожидаясь ответного «до свидания». В понедельник утром Томпсон должен делать обход. Вот только Ллойда к тому времени, скорее всего, уже заберут.

— Ну что, кысяра?

Агата замяукала, доктор Томпсон подхватил ее на руки и прижался лицом к шерстке. Черт с ней, с аллергией. «Пропади она пропадом, — сказал себе Томпсон. Как всегда заныли колени. — Пропади пропадом это тело. Старая развалина». Он осторожно встал и свободной рукой подтянул семейные трусы. Что толку зря валяться, в потолок плевать? Пойдем посмотрим, как там наши цветочки. Он захватил мистический роман, чтобы почитать в туалете, босиком прошлепал на кухню, отпустил Агату, кинул книжку на стол и открыл холодильник. Зевнул, почесал грудь и упитанное брюшко. «Не съесть ли яичницу? — подумал доктор. — Не съесть». Он захлопнул дверцу и решил позавтракать овсяными хлопьями.

Томпсон взял любимую миску из темно-синего фарфора и высыпал в нее хлопья. Посмотрел на Агату. Агата путалась под ногами. Разумеется, люди умирают и без видимых причин. Но Томпсон, как всякий любитель мистических романов, считал, что совпадений не бывает. Дело не в любви к тайнам. Просто две одинаковые смерти подряд — явный перебор. И что там за ерунда с утопленниками в бухте Уимерли?

Томпсон залил хлопья сливками и бухнул сверху целую ложку сахара. Надо было, конечно, взять обезжиренное молоко (и так холестерин из ушей лезет), но оно быстро нагреется, хлопья размокнут и перестанут хрустеть. Нет ничего противнее обезжиренного молока. Вообще, обезжиренные продукты превращают любой завтрак в помои. И так никаких удовольствий на старости лет не осталось. Что теперь, в последней радости себе отказывать? На кухонном столе выстроились три пузырька с пилюлями. Еще там с вечера остался бокал. На донышке — целый глоток виски Ред Лейбл. Ни капли врагу! Томпсон взял пузырьки, вытряс из каждого по пилюле. Эналаприл от давления, ранитидин, чтобы кровь не застаивалась, атенолол от аритмии. Он запил их остатками виски и подумал: «А это для сосудов».

— Куда наш мир катится? — спросил Томпсон у Агаты, и за нее же ответил: — К чертовой бабушке. — Он как был, в трусах, вышел с миской на заднее крыльцо, залитое солнцем, сел в старый деревянный шезлонг и принялся завтракать, наслаждаясь драгоценным покоем. Все перила были заставлены цветочными горшками. Томпсон оглядел свои владения: крохотные кустики сиреневой лобелии, желтые бархатцы, голубые и белые анютины глазки. Красные петунии еще не до конца распустились, июнь все-таки, зато продержатся до осени. Как и розовый бальзамин. Анютины глазки — цветок капризный. За ним уход нужен. Зато петуниям ничего не делается. Они выносливые. Только подкармливать надо. Где-то в лесной чаще звенели какие-то птички. Агата внимательно смотрела в ту сторону и плотоядно урчала. Цепная пила, слава тебе, господи, наконец заткнулась. Томпсон набрал полный рот хлопьев, и в этот момент крыльцо задрожало от далеких громовых раскатов.

— Да что они там опять взрывают? — возмутился Томпсон. — Слушай, Агата, они мне осточертели. За такое время все что хочешь можно было взорвать. Дырку в скале проковырять не могут.

Откуда ни возьмись появилась оса и пристроилась на краю миски. Томпсон хотел ее согнать — не тут-то было. Томпсон заерзал и отмахнулся энергичнее. Оса всполошилась. Заметалась над доктором. Доктор, скорчась в шезлонге, неистово замахал руками. Наконец, он довольно резво для своих лет вскочил на ноги и опрокинул миску. Четыре больших осколка разлетелись по крыльцу, сливки брызнули на босые ноги. Подошла Агата, понюхала лужицу и принялась лакать, одним глазом поглядывая на хозяина. Может, не заметит? Не пропадать же добру.

На шум слетелись еще две осы. Лениво жужжа, они стали кружить над сливками. Одна заинтересовалась коленом Томпсона Другая удалилась, потом вернулась и нацелилась прямо в рот. Доктор подпрыгнул, сорвался с места и заперся в доме. Убедившись, что осы остались снаружи, а он цел и невредим, Томпсон выглянул в окно. На крыльце валялись осколки любимой миски. Агата лакала.

— Сволочи, — буркнул он, приоткрыв дверь. — Не пей эту гадость, Агата. Вредно. — Кошка презрительно посмотрела на него и вернулась к своему занятию. — Вот упрямая зверюга. — «Интересно, почему это осы не пристают к кошке? Она с ними сговорилась, не иначе. Решили разжиться сливками». Он захлопнул дверь и двинулся на кухню. На столе обнаружилась тарелка с остатками пиццы. Вечером, точнее, ночью Томпсон подогревал ее в микроволновке. По краю тарелки растекся соус. Доктор обмакнул в него палец и лизнул. Остро. Но вкусно. Вчера Томпсон припозднился. Он слегка переусердствовал с виски, резонно предположив, что грядет выходной и можно подольше поспать. Фигушки. В результате — что? На поворотах заносит, вместо мозгов — вата.

Доктор собирался съездить с Агатой в музей Сент-Джонса. С животными туда не пускали, но он уже два раза проносил кошку контрабандой в докторском саквояже. Томпсон купил его много лет назад, чтобы везде таскать своих питомцев. Таким манером он водил в кино ныне покойную чихуахуа по кличке Пеппи. Пеппи тихонько высовывалась из саквояжа и внимательно смотрела на экран, а Томпсон делился с ней поп-корном и пепси-колой. Собачка пила прямо с ладони. А вот Агата кино не любила. Зато ее неизменно приводила в восторг выставка костей беотуков. Этих несчастных индейцев, коренных жителей Ньюфаундленда, вырезали на корню первые поселенцы. Вот тут Агата, как говорится, была в своей тарелке. Самое милое дело не спеша побродить в субботу по музею. Так ведь нет! Проклятое любопытство расстроило все планы. Томпсону не терпелось взглянуть на тело Ллойда Фаулера. По-хорошему, надо бы позвонить миссис Фаулер и принести соболезнования. Дай бог, чтобы она не слишком убивалась. Вдовьих слез никакими словами не высушишь.

Где-то выла сирена. Джозеф взглянул на часы — без четверти восемь утра. Он вскочил с постели, подбежал к окну. «Это за мной?!» Джозеф ударился в панику. Он еще не до конца проснулся. Кошмар, душивший ночью, был таким ярким, таким отчетливым, что никак не рассеивался. Джозеф собрался было пуститься наутек, но вовремя пришел в себя.

Машина скорой помощи мчалась на запад в сторону нижней дороги. Она уже выезжала из городка. Заснуть удалось только под утро, Джозеф несколько часов вертелся с боку на бок в душной спальне. Не помогало даже настежь открытое окно со старинной сеткой от комаров. Дышать в комнате было нечем.

Джозеф неотрывно следил за машиной. Гроб на колесах. Пот тек ручьями, пахло немытым телом. Наверное, от жары. Или от напряжения. Да и спал всего ничего — пару часов. А где Ким? В первое мгновение Джозеф был уверен, что она рядом, просто вышла из комнаты. Зачем вышла? Она хочет забрать Тари! Куда, домой? Да нет же. Ким ему просто приснилась. Мерзкий сон: здесь, в этой спальне, Ким развлекается с каким-то бородатым, а Джозеф, согнувшись в три погибели, прячется в углу. Ким знает об этом и поглядывает на бывшего мужа — то с тоской, то с вызовом. Ей всю жизнь нравились здоровенные парни, которые за словом в карман не лезут, которые прутся в горы, бороздят моря, бьют всяческие рекорды, преодолевая голод и холод. Этакие герои приключенческих романов. Когда-то Ким и Джозефа считала одним из них. Морским волком, рыбаком в просоленной одежде. На первых свиданиях Джозеф с удовольствием рассказывал ей о своих предках. Ким ждала леденящих душу морских рассказов, но ничего кроме баек дяди Дата Джозеф предложить не мог. Авторитет его в глазах Ким стал падать. Еще бы: перебрался из рыбачьего поселка в город, оторвался от родных корней. Да и Ким оказалась не совсем такой, какой виделась поначалу. В ней обнаружилась тяга к утонченности, изысканности, шику. «Люблю, чтобы все было по высшему разряду», — говорила она.