Мурло - Владислав Несветаев

— Чего ж скучать? Некогда скучать. Работаешь почти всегда. Когда на заводе, когда по хозяйству.

— А жить когда, раз работаешь всегда? — сощурил глаза Домрачёв. — Смотри-ка, рифмами заговорил.

— Я, Степан, как и многие деревенские, воспитан так: работа мне в радость.

— Ну тебе. А молодым? Молодёжи то бишь?

— А молодёжь у нас и не работает толком, — сказал Гена.

— Чем же ей тогда заниматься? — спросил Степан Фёдорович.

— Чем-чем? Ну, вот Катька. Что она? Книжки, вон, читает, с Егором гуляет.

— Книжки, — протянул Домрачёв, будто не услышав имени «Егор». — Что ей эти книжки? Это жизнь разве?

— Ты зря, Степан, так. Это зимой тут кажется, что делать нечего, и я с тобой, вообще-то, согласен, а летом знаешь, как хорошо? Озеро, вишь, рядом? И купаться, и рыбалить. Ребятня, вон, на скутерах, на великах.

— Ну и что им эта рыбалка? Купания? Достаточно, что ли, этого?

— Чего тебе ещё-то надо? Ну, площадка волейбольная есть у нас, стадион у школы вообще-то. Не знаю, эм, клуб, кафе — всё есть. А в городе что делать летом? Ходить взад-вперёд?

— Ну почему? — улыбнулся задетый Степан Фёдорович. — У нас до Москвы недалеко. В музеи можно ездить, в театр там.

— При чём тут Москва? Мы же про город вообще говорим. У нас тоже, знаешь, до Уфы недалеко. Там тоже театры есть и музеи. И что с того? — Московские музеи, я думаю — это другое дело в отличие от Уфинских. — Да какая разница, Степан! — вспылил Гена. — Я же говорю: не про Москву и не про Уфу речь. Чего ты заладил-то? Ты сам-то когда в последний раз ездил в театр или музей московский?

Домрачёв смутился. Он не помнил, когда последний раз был в Москве по этой причине. — Ну хорошо. В Рязани тоже есть чем заняться. Можно в бильярд пойти поиграть. Я, кстати, хожу иногда, играю. В боулинг. Парки есть. Храм красивый. Кафе, рестораны, да и музей есть, должно быть.

— Да я ж не спорю: есть чем заняться. Кто ж спорит? Я о том, что досуг разный в городе и деревне. И ни тот, ни другой не лучше. Просто-напросто разные — кому какой ближе.

— И я не спорю: согласен с тобой полностью, — сказал Домрачёв.

— Чего ж мы тогда разглагольствуем тут?

— Надо же о чём-то говорить, — ответил трясущийся Степан Фёдорович. — Ты лучше подбородок в тулупе спрячь, не то заболеешь ещё. Пришли уж почти.

— Далеко ещё?

— Огни видишь? — Гена носом указал направление.

— Ну?

— Так вот, это крайние дома. От них ещё килóметра три.

— В полчаса, думаешь, дойдём?

— Управимся-управимся, — заверил Гена.

— А ты посмотри-ка, — Степан Фёдорович повернул голову налево, где по дороге, в двухстах метрах от них, скрипела на снегу машина с ярко горящими фарами. — Поехал всё-таки кто-то. Подобрали б нас, поди. — Они ж не в нашу сторону едут, — строго сказал Гена и, не желая долго смотреть на машину, уставился на свои ноги.

Катя с Егором и его мамой Лидой сидели в кухне и пили чай, когда Борис, отец Егора, вернулся с рыбалки. Парень, когда отец вошёл с уловом, быстро поднялся и подошёл к родителю.

— Здорово, бать, — протянул сын руку.

— Приехал? — отец пожал её. — Привет, Кать, — обратился он к невестке.

— Здравствуйте, Борис Юрьевич, — сдержанно сказала она, даже не взглянув на него.

Руки её были прижаты к телу.

— Наловил чего? — спросила рыболова жена.

— Наловил-наловил. Видел, кстати, Кать, отца твоего с мужиком каким-то, — добавил Борис, налив себе рюмку водки и сразу выпив её.

Егор сел на место.

— На рыбалку ездили? — спросила она о том, о чём сама прекрасно знала, чтобы заполнить паузу.

— Ага, — сказал Борис, садясь за стол. — Лид, дай-ка чего-нибудь.

— Ты сначала разденься пойди, — с обидой сказала Лида. — Чего ты опять, как вахлак, за стол в робе уселся?

— Ты поесть дай: голодный, — грубо сказал он. — На сына с невесткой дай поглядеть. — Без куртки не видно, что ли? — тяжело спросила Лида, наивно воспользовавшись последней попыткой.

Вставая из-за стола, она, красная, истерично усмехнулась. — Чего за мужик-то, Кать? — безучастно спросил Борис свои сложенные на столе руки.

На Катю он не смотрел. Не мог он на неё смотреть. Всякий раз, засмотревшись на неё, начинал злиться: недолюбливал невестку. Она казалась ему ненастоящей, манерной. Борис понимал, почему сын влюблён в неё, и знал, что она таких чувств к нему, как он к ней, не испытывает. Может, из-за этой досады за сына Борис её и недолюбливал, может, из-за того, что ему казалось, будто она пытается ставить себя выше остальных, но, скорее всего, из-за того, что просто лицо её было ему немило. Борис обычно задавал ей два-три вопроса и замолкал. Дальше с ней говорила только Лида. Катя не понимала, что она не нравится Борису. Она думала, что он просто человек такой: грубый, серьёзный. И вообще была уверена, что в семьях так положено: отец семейства не должен развлекать гостей (на то есть мать) — отец же должен сурово и строго следить за порядком и не снисходить до обсуждаемых сплетен — так всё и выглядело. Но, когда речь заходила о чём-то интересном или малопонятном Борису, он нахмуривал брови, зло прислушивался и спустя время невольно вступал в разговоры. Так он узнавал кое-что новое из мира литературы и прочих искусств. Он стыдился своей заинтересованности искусствами и в кругу семьи говорил о них осторожно. А если, боже упаси, кто-нибудь из мужиков узнал бы об этом, Борис бы места себе не находил, ведь ему было стыдно даже перед самим собой за свой интерес к этой теме. Борис всячески старался его побороть, но ничего не выходило. В конце концов мужчина оставил эти попытки и смирился со своей природой, как смирился с диабетом.

— А это, кстати говоря, родственник дяди Жоры, — ответила Катя на вопрос Бориса.

Лида кашлянула и громко клацнула тарелкой, не поворачиваясь к говорящим.

— Да ладно? — он уставился на Катю.

Лида кашлянула ещё раз.

— Нет, серьёзно, — Катя взглянула на него, но, начав краснеть, спрятала взгляд в столе. — Племянник его.

— Племянник, — зло прошипел Борис. — Сукин сы…

— Борь! — шикнула жена. — Без ругательств можно?

— Поубивал бы таких родственников, — будто не обратив внимания на жену, сказал Борис.

— Ну, лучше поздно, чем никогда, — взволнованно улыбнулась Катя, надеясь, что её улыбка смягчит Бориса.

— Говорил я Генке, не надо им звонить. Я и смотрю: рожа наглая, придурошная какая-то, — расставив пальцы, Борис яростно затряс руками. — Тупое лицо. Тупое. Даже не поздоровался.

— Борь, успокойся, а? — сказала Лида, ставя перед ним тарелку щей из кислой капусты. — Чего завёлся? Твоё какое дело? Приехал и приехал.