Маскарад со смертью - Иван Любенко

В жаркий воскресный день сообщники договорились встретиться на городском ипподроме. Еще издали Рамазан приметил рядом с Михаилом человека в черных брюках и светлой рубашке. Благодаря его информации они точно знали, когда везут деньги, а когда казенные документы и почту. Недавно он сумел вовремя предупредить их о полицейской засаде. Весь день пятеро вооруженных до зубов «фараонов» бессмысленно тряслись в душной двухместной карете по ухабам и кочкам Черкасского тракта.

Все бы хорошо, но вот доля нового члена банды была слишком высокой, – ему отдавали половину добычи. Вот и опять, едва завидев Рваного, он быстро скрылся в толпе, оставив после себя легкий запах одеколона. Ох уж эти господа! Пахнут, как дешевые женщины! С каким удовольствием он бы вспорол этому упитанному поросенку брюхо! Но нельзя – он им пока нужен. Правда, его последняя наводка удачи не принесла, и ночное нападение на поезд оказалось безрезультатным… Их кто-то опередил.

Евсеев обрадовался Рамазану, и по старому кавказскому обычаю соратники трижды слегка обняли друг друга, едва касаясь щеками.

– Аллах снова пэрэсек нащи дароги, брат мой, – слабо улыбнувшись, приветствовал друга Тавлоев.

– Я тоже рад встрече. Послушай, Рамазан, завтра отсюда в Медвеженский уезд пойдет карета с двумя вооруженными охранниками. Капиталу в ней почти на пятьдесят тысяч. Теперь будем работать по новому плану. Старый способ никуда не годится. На этот раз возьмем с собой Полину. Она, как ты знаешь, мой надежный партийный товарищ. Участвовала в эксах в Тифлисе и Екатеринодаре. Владеет браунингом, как ты кинжалом. Упаси тебя боже затевать с ней всякие шуры-муры. Пристрелит и здрасте не скажет. Я уже отослал ее в Медвежье. Она будет ждать нас на восьмидесятой версте. Там, почти у самого Преградного, дождемся казенный тарантас. Сделаем работу и вернемся обратно. В Ставрополе тоже есть два дельца. На днях одна знакомая белошвейка проболталась, что ее новый ухажер – артист из Варшавы хвастался ей, что недавно сыграл самую высокооплачиваемую роль – французского ювелира, передав кому-то драгоценных камней почти на миллион рублей. За это он получил солидную сумму денег и выпросил на память какую-то брошь в виде бабочки. Надо бы выяснить, кто и зачем его нанял. Я думаю, ты сможешь заставить его заговорить.

– Нэ сомневайся. Все сдэлаю правилно. Соловьем запает. А какоэ втароэ дэло?

– Наш друг считает, что стоит наведаться к вдове убитого на Николаевском проспекте еврея. Он говорит, что те иностранцы в поезде собирались продать драгоценности именно ему. Значит, дома полно деньжат и дамочка станет легкой добычей, – глядя на мчавшихся по кругу рысаков, не поворачивая головы, монотонно, почти без пауз, цедил сквозь зубы похожий на уездного лекаря молодой человек в очках.

– А она красывая? – спросил Рамазан, почесывая давно не мытое тело.

– Не девица, а мармелад. Тебе такие нравятся.

– О Аллах, ты снова услыщал мои молытвы! – радостно простер руки к небу горец.

– Ладно, ладно. Потише. А то смотри, «селедки» сбегутся. Нам это ни к чему.

Мимо веселой гурьбой катилась людская беззаботная толпа. Многие приходили посмотреть на скачки целыми семьями. Для маленького города это зрелище могло сравниться лишь с цирком, что осенью разбивал свои брезентовые шатры на Ярмарочной площади.

Но два человека не испытывали никакой радости ни от теплого летнего солнца, ни от сотен людских улыбок, наполнивших ипподром. Все остальные были для них жертвами. Вопрос состоял только в том, когда же наступит черед каждой из них. Они чувствовали свое превосходство над безликой людской толпой так же, как его чует волк, когда бежит резать беззащитную отару. В такие минуты от осознания силы и некоего тайного предназначения у Михаила темнело в глазах и бешено колотилось сердце.

А Рамазан, кажется, уже обо всем забыл и горячо переживал за потерянную ставку, сделанную на вороного под пятым номером, который, из-за ошибки жокея, так и не сумел прийти к финишу первым.

Актер Русского драматического театра из Варшавы Аполлон Абрашкин личностью был пустой и бесполезной, хотя сам считал себя человеком необыкновенных способностей. Но вся его хваленая исключительность заключалась лишь в умении находить легковерных простаков и за их счет утолять свои низменные потребности. Сказать по правде, внешности Абрашкин был самой что ни на есть обычной: полный и невзрачный человечек лет сорока пяти, несмотря на безвкусный наряд, в нем присутствуют некоторые элементы франтовства: атласный малиновый жилет, из кармашка которого по животу бежит серебряная цепочка недорогих часов «Павел Буре». От всей его особы ужасно веет даже не артистом, а скорее каким-нибудь ветеринаром или письмоводителем, недавно получившим скромное наследство от умершей тетушки в далеком Лесозагорском уезде.

При встрече он подходит к собеседнику почти вплотную, и вам невольно приходится зажмуриваться от летящих из его рта брызг. В то же время, будучи человеком воспитанным, вы терпите эти временные неудобства и желаете только одного – поскорее с ним распрощаться. Но это не так просто. Особенно если вы попались Абрашкину, когда он «сильно зашибил муху». В такие минуты из-за своей крайней беспардонности и необузданной назойливости он становится особенно невыносимым.

Он без лишних церемоний напросится к вам в гости или потащит вас в соседний кабак, чтобы угоститься за ваш счет. Отведав новую порцию живительной влаги, этот господин «трещит» без умолку и в разговоре принимает положения одно пикантнее другого: то развалится, вытянувшись в полный рост на стуле, то хлопнет вас по плечу, а то вдруг, как ни в чем не бывало, вытащит папироску из вашего портсигара или неожиданно бросит использованную салфетку прямо к вам в тарелку. И все это он делает непринужденно, с некоторым показным амикошонством и театральной манерностью.

Конечно же, у него не хватает достаточно ума и галантности, чтобы добиться ласки от высокооплачиваемых театральных красавиц, зато молодые актрисы эпизодических ролей и костюмерши – всегда его. А когда не хочется тратить время на ухаживания, есть и желтобилетницы – русские жрицы платной любви.

Беззаботным лондонским денди и обольстительным казановой он чувствовал себя по воскресеньям, когда отыгрывал роль конторщика Епиходова в комедии Антона Чехова «Вишневый сад», и по средам, исполняя роль Добчинского в «Ревизоре». После окончания спектакля Абрашкин вваливался в трактир средней руки, гулял там до полуночи и, если не находил себе пары, возвращался на съемную квартиру один. Хотя правильнее было бы ее назвать комнатой с отдельным входом в крытой камышом хате на второй Заташлянской улице – в самой глухой и богом забытой части Ставрополя.

Извилистая и неширокая река Ташла текла под Крепостной горой, где строились первые казачьи хаты и откуда, собственно, и пошел расти город. Весь склон, улепленный глинобитными убогими домишками, представлял собой множество кривых, пересекающихся друг с другом и опять уходящих в разные стороны улочек.

Летом Ташлянское предместье, или Ташла, как его называли в народе, представляло сплошной сад со своим микроклиматом. Благодаря тому, что весь этот район располагался в низине, температура примерно на два градуса была выше, чем в городе, а закрытость от ветров с юго-востока и северо-запада создавала ощущение спокойного райского уголка. Только вот появляться в этом «раю» лишний раз полиция особым желанием не горела.