Любовь. Футбол. Сознание. - Хайнц Хелле

Почему?

Что почему?

Почему ты этого хочешь?

Мое дыхание учащается, я воспринимаю этот вопрос как обвинение, он оскорбляет что-то во мне, не знаю что, может быть, что-то соответствующее моим представлениям о том, каким должен быть мир, ведь в хорошем мире люди могут просто принимать, что им желают счастья, не спрашивая почему, неблагодарная тварь, думаю я, радуйся этому, а не докапывайся, а потом я спрашиваю себя, почему же я ей этого желаю, может, это не такой уж плохой вопрос, но, я думаю, с тем же успехом я мог бы задуматься, почему вообще чего-то хочу, и ответ на этот вопрос, я уверен, будет я не-знаю, а следствие этого вопроса – нет, я ничего не хочу.

Я говорю, потому что ты это заслужила.

Она улыбается.

Она улыбается, но это не благодарная, радостная улыбка, которой я ждал, это улыбка вежливая, возможно, даже любящая, но в этой улыбке есть кое-что еще, и это меня беспокоит, потому что в этой улыбке заключено знание, какая-то недоступная для меня истина обо мне и причинах моего желания сделать ее счастливой, и я не знаю точно, что она знает, я же сам не знаю ничего конкретного об этих моих причинах, но очень медленно во мне формируется страх, страх того, что все это напрасно, потому что мое желание сделать ее счастливой связано не с ней, а со мной, всегда только со мной.

Она говорит, ты хороший человек.

Она отворачивается, и я задумываюсь, где у меня в голове находится то, что хорошо, когда я говорю, мне хорошо с тобой, где Я из фразы «Я люблю тебя», где любовь и что это, и тут мне становится ясно, что единственное, о чем я могу более-менее уверенно сказать, что это и где, это она. Она здесь. Она лежит рядом со мной в постели, так близко, что я могу прикоснуться к ее спине.

А потом она уходит

Она собирает вещи. Из шкафчика под мойкой она достает пакеты разных цветов и разных размеров, вытряхивает их быстрыми, резкими движениями, громко, очень громко, чуть ли не до боли в ушах, затем складывает свитера, и штаны, и блузки, бережно и аккуратно, и мне кажется, будто она мурлычет мелодию, ведь она всегда напевала под нос, когда чувствовала, что делает что-то правильно, и хорошо, и точно, но она совсем не поет, ее лицо серьезнее, чем обычно, и она на меня не смотрит, тут не на что смотреть, она знает, какой я, она все про меня знает, она все испробовала, затем она совершенно спокойно подкрашивает ресницы и лишь после этого складывает свои многочисленные принадлежности в многочисленные косметички, а косметички – в дорожную сумку, такую большую и тяжелую, что она едва может ее поднять, но сумка с колесиками, и она упирается в нее коленом и затягивает ремень, вот сумка и готова, и она готова, и такси ждет, и она целует меня в щеку и еще раз смотрит на меня, без злобы, но не без грусти и сочувствия. Она смотрит на меня, похоже, не без сочувствия, и я кажусь себе пациентом, не желающим принимать лекарство, которое могло бы ему помочь, потому что ему не нравится, как оно ему было прописано, тон врача при оглашении диагноза или объем аннотации на вкладыше, и я ловлю себя на том, что думаю о таких вещах, что эти мысли становятся громче и их все больше, и я стараюсь сосредоточиться, я понимаю, что сейчас важный момент моей жизни, момент, когда происходит нечто такое, чего нельзя будет повернуть вспять, значительный момент, печальный, я понимаю это и думаю, что хочу прожить этот момент таким, какой он есть, а это значит, нельзя думать о каких-то странных вещах, нужно быть живым, и честным, и чувствительным, наверное, то есть чувствовать, что происходит здесь и сейчас, чувствовать, что означает происходящее, но мне кажется, я этого не чувствую, потому что думаю слишком о многом, поэтому я концентрируюсь, стараюсь не думать о многом и разном одновременно, а думать только об одном, занять себя единственной мыслью, и я думаю: Давай же, подумай, пожалуйста, хоть раз в жизни ухватись всего за одну мысль и держи ее крепко, черт тебя дери! – и я концентрируюсь, и у меня получается, и как раз в тот миг, когда она в последний раз выходит из моей двери и еще раз на секунду оборачивается, я думаю лишь об одном, об аннотации на вкладыше, и тут же понимаю, что это неправильно, просто ужасающе неправильно, поэтому сразу же думаю о чем-то другом, спрашиваю себя, наконец-то, только сейчас, я всегда знал, что задумаюсь об этом, если когда-нибудь все зайдет так далеко и мне придется ее отпустить, я знал, что именно в тот момент, когда станет ясно, что я ее отпускаю, я задумаюсь, отпустила бы она меня, вот об этом я теперь себя и спрашиваю, и думаю только об этом и знаю, что это правильно, я знаю, что именно об этом и нужно подумать сейчас, я спрашиваю себя, отпустила бы она меня, окажись она на моем месте, а я – на ее, и я думаю: она бы не отпустила, – и тут дверь закрывается, и она уходит, и что-то у меня с глазами, наверное, свет, солнце светит прямо в лицо, я подхожу к окну, смотрю в окно, сощурившись, и от света мне больно, от света, но я все равно смотрю в окно, смотрю во всех возможных направлениях, только не вниз, где она прямо сейчас садится в такси и исчезает из моей жизни – навсегда, а я не смотрю туда, я просто смотрю на небо, смотрю на дома, крыши, мосты, вижу вертолет, машины, поезда метро, вижу вентиляционные шахты, пожарные лестницы, опоры ЛЭП, дымовые трубы, дым.

Я один

Мы сидим на больших камнях на берегу Ист-Ривер, и на заброшенный сахарорафинадный завод слева от нас, на баржи с щебнем перед нами, на открыточную панораму со ставшим всеобщим достоянием видом этого города, которая сейчас совсем не открыточная, потому что на нее льется вода, на все это льется вода. Место то же самое, как и всегда, точно такое, как мы ожидали, как ожидают миллионы людей, прибывающих сюда каждый день и уезжающих разочарованными или счастливыми, потому что их ожидания оправдались и это именно такое место, как они ожидали, и небо серое, и идет дождь, и я говорю, мне очень жаль. Я думаю о том, как часто мой нос вдыхал ее запах, мои руки осязали ее нежную кожу, мои уши слышали ее голос, а я всего этого не замечал, и я говорю, мне очень жаль. Мы сидим у воды, идет дождь, и я говорю, мне очень жаль, и я не знаю, о мире это или о ней, так же как не знаю точно, где заканчивается одно и начинается другое, и я не удивляюсь, что она не отвечает, ведь она уже сидит в самолете, а я один.

Я вижу тающего снеговика и думаю: мне очень жаль. Я вижу ржавый холодильник на обочине дороги и думаю: мне очень жаль. Я вижу модно одетую пару, что молча гуляет у воды, семью китайских туристов в прозрачных дождевиках и черного бродягу и думаю: мне очень жаль. Я вижу еврея-ортодокса и думаю, после задумчивой и уважительной паузы: мне очень жаль. А потом думаю: мне жаль, что я только что ни с того ни с сего подумал, что мне положено при виде еврея думать, что мне очень жаль.

Мне очень жаль, что я родился на свет и вошел в ее жизнь. Мне очень жаль, что мой мозг делает то, что делает. И еще мне очень жаль, что во мне есть Y-хромосома и из-за этого во мне вырабатывается тестостерон, вследствие чего я чувствую совершенно неподходящую к нынешним общественным отношениям тягу к совокуплению. Мне очень жаль, что когда-то я остался сидеть на лекции о сознании только потому, что на той лекции, которую я собирался послушать, не было свободных мест. Мне очень жаль, что из-за этого сидения я шесть лет проучился в университете. Мне очень жаль, что потом я совершил ошибку и счел философию не обычной профессией, вроде столяра, брокера, зеленщика или сантехника. Мне очень жаль, что я вообразил, будто Философия – это нечто более значительное, более основательное, и мне очень жаль, что эта воображаемая значительность привела к тому, что я работал не только головой, как сантехник, но еще и сердцем. Мне очень жаль, что я боюсь. Мне очень жаль, что мне нравятся все женщины, а потом, когда у меня есть одна, – все остальные. Мне очень жаль, что я понимаю, что это неприемлемо с точки зрения морали – ведь будь я глупее, или хитрее, или смелее, или круче, я бы просто трахал всех подряд. Мне очень жаль, что я никогда не говорю, что думаю. Мне очень жаль, что я солгал, сказав, что мне не за что тебя критиковать, но с какой стати она задает мне такие вопросы? Мне очень жаль, что человек устроен так, что ему всегда и во всем есть что критиковать, стоит лишь пройти времени, и что я был настолько глуп, что поверил, будто подавленный импульс можно когда-нибудь забыть. Мне очень жаль, что я предпочитаю смотреть футбол один. Я обо всем очень сожалею.