Сквозь три строя - Ривка Рабинович

В первые месяцы войны много солдат, иногда целые дивизии, попали в плен. Но в большинстве случаев семьи не получали никакого извещения об этом – ни о том, что жив, ни о том, что погиб.

Не помню, во что я была одета в ту первую сибирскую зиму, но уж наверняка не в ту одежду и обувь, которую мы привезли из Риги: она совершенно не подходила для сурового сибирского климата. Видимо, мама как-то достала для всех нас старые валенки, по-здешнему пимы; без пимов человек мог отморозить и потерять пальцы ног и в тяжелых случаях даже ступни. Местные колхозники объяснили ей, как это опасно.

Типичной зимней одеждой людей поселка была фуфайка – стеганная на вате телогрейка. У большей части колхозников фуфайки были потрепанные, покрытые заплатами всевозможных цветов. У кого была новая, тот считался нарядно одетым.

Мама говаривала со смехом, что она купит у людей поселка самую залатанную фуфайку, когда настанет день возвращения в Ригу: покажет своим сестрам, как одеваются люди в Сибири.

Среди ссыльных «нашей волны» были люди находчивые, умеющие выведать вещи, которые власти хранят в тайне. Однажды к ссыльным нашего района откуда-то прибыли списки лагерей, в которых, по предположению, содержатся мужчины из прибалтийских республик. Это были упорядоченные списки, с адресами и номерами лагерей. Кто добыл эти адреса? Кто постарался распространить списки по всем деревням, где проживают ссыльнопоселенцы? Мы не знали этого, и хорошо, что не знали: когда слишком много людей посвящены в тайну, она может дойти и до НКВД. Эти люди, имена которых остались неизвестными, рисковали жизнью.

Мы получили указания, как пользоваться списками. «Не надо посылать запросов начальству лагерей, никто вам не ответит. Надо писать во все лагеря письма на имя вашего родственника. Если адресата в лагере нет, письмо просто выбросят. Если же он находится там, то есть шанс, что ему передадут письмо, и таким образом вы его найдете». Желательно, чтобы письма писали дети: это смягчает сердца цензоров, проверяющих письма.

Казалось бы, простая задача, но откуда взять бумагу? Конвертов тоже не было, но Иосиф нашел решение: в столярном цехе, где он работал, были большие рулоны коричневой упаковочной бумаги. Был там и клей. Мы сидели вечерами вместе, резали и склеивали бумагу, делали конверты. Но для писем нужна была белая бумага. Я обратилась к Николаю Павловичу с просьбой дать мне несколько тетрадей.

Мы, «большие» (ученики 2 – 4 классов), уже пользовались тетрадями, сшитыми из газетной бумаги, а «настоящие» тетради получали только первоклашки, которые учились писать. Поэтому Николай Павлович был поражен самим фактом обращения к нему с такой просьбой, но когда я объяснила, для какой цели мне нужна бумага, он смягчился и дал мне три тетради из оберегаемого запаса.

С этим драгоценным даром я пришла домой, и мы с Иосифом разрезали листы тетрадей на полоски, на которых могли поместиться несколько строчек. На каждой полоске мы писали одно и то же:

«Дорогой папа, мы счастливы, что нашли тебя! Надеемся, что ты здоров и чувствуешь себя хорошо. У нас все в порядке. Мы проживаем…» – и далее наш адрес. Десятки писем, десятки адресов на конвертах – в конце работы у нас онемели пальцы. Мама, пессимистка по натуре, смотрела на нас скептически и говорила, что мы зря стараемся. Но мы верили, что найдем папу.

Наконец, письма были отправлены. Прошло много времени – недели, возможно, даже месяцы; никаких вестей от папы не поступало. Но однажды, когда мы уже почти потеряли надежду, пришло письмо. Как мы и предполагали, папа находился в одном из лагерей Вятлага – целого города заключенных, расположенного в Кировской области.

Папа писал, что чувствует себя хорошо, работает и имеет право получать одно письмо в месяц. Было ясно, что все письма тщательно проверяются, поэтому нельзя писать о чем-то отрицательном: могут запретить переписку.

Ответное письмо писала мама. С тех пор обмен письмами происходил регулярно. Хотя ничего существенного о нашей и папиной жизни в них не было, они подтверждали одно: он жив и мы живы.

Я рассказала Николаю Павловичу об успехе нашей операции поисков папы, и он был очень рад, тем более что и он внес свою долю в успех. Я была его любимой ученицей, он проявлял ко мне особое отношение. Я не осмеливалась спросить, есть ли у него дети. В доме в Парабели жили только он и его жена. Может быть, его дети живут где-то далеко, и он скучает по ним. Было много тепла в его отношении ко мне и к брату. Мы продолжали посещать его «библиотеку» на протяжении всего учебного года.

Не помню, откуда в избе брались дрова для отопления. В зимние дни ежедневно топили плиту и время от времени русскую печь. Отопление было экономным, в избе всегда было холодно. Я научилась одеваться под одеялом – не только из-за холода, но и потому, что вокруг всегда были люди.

Зубная паста или порошок исчезли с полок магазинов вместе с другими предметами первой необходимости, поэтому никто не чистил зубы. В передней избе, на стене возле входной двери, был укреплен умывальник, где можно было помыть лицо и руки. Его надо было наполнять водой. Под ним стояла табуретка и на ней таз, в который стекала вода от умывания.

Мыло можно было купить в пустых государственных магазинах: власти заботились об обеспечении населения мылом, так как опасались вспышки эпидемий. Имеется в виду не туалетное мыло, а грубое, хозяйственное. Оно продавалось большими кубиками и в лучшие времена предназначалось только для стирки. Теперь оно служило для всех нужд.

Для стирки использовались корыто и стиральная доска. Стирали обычно в холодной воде: ведь в избе велась постоянная война за место для чугунки с супом на плите, кто же даст место для нагрева воды? Кто настаивал, тому надо было приносить свои дрова, не из общего запаса, и специально топить плиту.

А полоскание? Для него требуется много воды. Было два вида хозяйственных работ, которые умели делать местные крестьянки, а мы, ссыльные, не могли; одной из них было полоскание белья зимой в проруби – той самой, из которой бралась питьевая вода. Колхозницы говорили, что вода в речке не стоит на месте, поэтому мыльная вода от полоскания уносится течением, и через несколько минут вода в проруби опять чистая.

Но не забота о чистоте воды мешала нам полоскать белье в проруби. Ведь для этого надо было снимать рукавицы, опускать каждую вещь в ледяную воду, полоскать ее и выжимать – и все это в морозную погоду, когда руки без рукавиц замерзают даже без соприкосновения с ледяной водой. Наши руки не выдерживали этот нечеловеческий холод. Надо быть коренной сибирячкой, чтобы делать это.

Вначале мама еще пыталась время от времени устраивать стирку, но это требовало таких тяжелых усилий, что ей пришлось отказаться от этого. Она была ослаблена тяжелой работой и постоянным голодом и не выдерживала дополнительных нагрузок.

Второй вид работы, которую мы не в состоянии были выполнять – это топка «черной бани».