Лавка древностей. Томъ 1 - Чарльз Диккенс

дескать она должна ему вторить, — сегодня ей пришлось сдѣлать порядочный таки конецъ отъ дома до пристани, а тутъ еще поганые мальчишки перепугали ее своей дракой, да, пожалуй, и переплывать рѣку было страшно. Все это вмѣстѣ утомило и разстроило ее.

Онъ подошелъ къ ней и ласково потрепалъ ее по головкѣ. Прикосновеніе его руки произвело, помимо его воли, магическое дѣйствіе: дѣвочка мгновенно отрезвилась отъ слезъ. Ей такъ хотѣлось избавиться отъ него, что она тотчасъ же стала прощаться; ей, молъ, пора домой.

— Да чего ты спѣшишь, Нелли, лучше бы осталась и пообѣдала вмѣстѣ съ нами, уговаривалъ ее карликъ.

— Нѣтъ, благодарю васъ, я и такъ ужъ засидѣлась, говорила Нелли, утирая слезы.

— Не хочешь, какъ хочешь. Вотъ тебѣ письмо. Отдай его дѣдушкѣ и скажи ему, что я постараюсь повидаться съ нимъ завтра или послѣзавтра. Сегодня я никакъ не могу исполнить его порученіе. Эй, ты, молодецъ, крикнулъ онъ Киту, проводи барышню, да смотри у меня, чтобы съ ней ничего не случилось по дороги, слышишь?

Китъ не счелъ нужнымъ отвѣчать на такое неумѣстное наставленіе. Замѣтивъ, что у Нелли глаза заплаканы, онъ грозно взглянулъ на Квильпа. Онъ готовъ былъ бы выцарапать ему глаза, если бы оказалось, что она плакала по его, Квильпа, винѣ.

— Нечего сказать, вы большая мастерица допрашивать, напустился Квильпъ на жену, когда они остались вдвоемъ.

— Что же я еще могла сдѣлать? кротко возразила жена.

— А что вы такое сдѣлали? нюни распустили, и больше ничего. Этакая…

— Мнѣ и такъ жаль бѣдную дѣвочку: я невольно заставила ее высказаться, открыть всѣ свои тайны. Она была увѣрена, что мы однѣ, а вы тутъ же стояли и подслушивали. Господи, прости мнѣ это прегрѣшеніе!

— Заставила высказаться, передразнивалъ ее карликъ. — А дверь-то чего скрипѣла? Ну, да счастье ваше, что она сама кое-что выболтала, а то бы я васъ поблагодарилъ.

Жена молчала, зная очень хорошо, что на этотъ разъ онъ не лгалъ, а онъ со злостью продолжалъ:

— Счастье ваше, что я напалъ на слѣдъ старика, а то бы… Ну да теперь уже все кончено, и чтобъ я больше не слыхалъ объ этомъ ни слова. Слышите? Къ обѣду не покупать ничего лишняго, я ухожу изъ дому на весь день.

Онъ ушелъ, а жена заперлась у себя въ комнатѣ и, бросившись на постель, зарыдала. И долго рыдала она, проклиная свою слабость, допустившую ее разыграть такую постыдную роль передъ невиннымъ ребенкомъ. Она горько раскаивалась въ своемъ невольномъ проступкѣ, не въ примѣръ прочимъ, менѣе ея чувствительнымъ людямъ, которые совершаютъ и не такія преступленія и далеко такъ не мучаются, какъ она мучилась. Надо и то сказать, совѣсть очень растяжима и легко приноравливается ко всякимъ обстоятельствамъ. Иные осторожные люди избавляются отъ нея понемногу, такъ сказать по частямъ, подобно тому, какъ мы постепенно сбрасываемъ лишнюю одежду, чуя приближеніе лѣта. Другіе же прекрасно обходятся и безъ этихъ градацій, и этотъ послѣдній способъ обращенія съ своей совѣстью, какъ наиболѣе удобный, пользуется правомъ гражданства.

VII

— Фредъ, припомни старинную пѣсню «Оставь всякія заботы», раздуй угасающее пламя веселья крыломъ дружбы, и да здравствуетъ розовое вино!

Вотъ какой поэтической рѣчью знакомый намъ Дикъ Сунвеллеръ старался развеселить своего хмураго пріятеля.

Квартира Дика имѣла свои удобства. Она находилась по сосѣдству съ Друриленомъ и какъ разъ надъ табачной лавкой, что избавляло его отъ расходовъ на покупку табаку: ему стоило только выйти на лѣстницу, чтобы начать чихать. Поэтическая рѣчь его, упомянутая выше, отличалась, по обыкновенію, иносказательнымъ характеромъ. Такъ, вмѣсто розоваго вина, на столѣ стоялъ штофъ грога изъ можжевеловой водки съ водой, который друзья и распивали, то-и-дѣло наполняя единственный стаканъ, замѣнявшій имъ бокалы, что, впрочемъ, неудивительно, такъ какъ Дикъ жилъ на холостую ногу. Вѣроятно, въ силу все той же поэтической вольности и любви къ преувеличенію, его единственная комната называлась квартирой.

Отдавая ее въ наемъ, содержатель табачной лавки приклеилъ билетикъ съ надписью: «квартира для одинокаго». Этого было достаточно, чтобы Сунвеллеръ не иначе называлъ ее, какъ «моя квартира», «мои апартаменты», предоставляя слушателю, если ему угодно, рисовать въ своемъ воображеніи цѣлую анфиладу великолѣпныхъ палатъ.

Этому полету фантазіи Дика много способствовалъ книжный шкафъ, стоявшій на видномъ мѣстѣ въ его комнатѣ. Съ виду это былъ шкафъ и только, а на самомъ дѣлѣ — потайная кровать. Дикъ и самъ былъ увѣренъ — по крайней мѣрѣ днемъ онъ старался отклонять всякую мысль, всякое представленіе о постели, простыняхъ и подушкахъ — и друзей своихъ увѣрялъ, что это ничто иное, какъ шкафъ, и ни разу не проговорился о его настоящемъ назначеніи. Признаться, у него была маленькая слабость къ этому шкафу, и если бы вы пожелали пріобрѣсти дружбу Дика, вы должны были бы смѣло увѣровать въ его шкафъ.

— Фредъ, передай-ка мнѣ вино, заговорилъ Дикъ простымъ языкомъ, убѣдившись, что его цвѣтистая рѣчь не производитъ ни малѣйшаго впечатлѣнія на его друга.

Фредъ съ сердцемъ двинулъ къ нему штофъ и снова по грузился въ раздумье, такъ некстати прерванное Дикомъ.

— Фредъ, я хочу предложить тебѣ маленькій совѣтъ, приличествующій обстоятельствамъ, говорилъ Дикъ, мѣшая напитокъ. — Вотъ наступаетъ май мѣсяцъ…

— Убирайся къ чорту! ты мнѣ до смерти надоѣлъ своей болтовней. Тебѣ все нипочемъ, хоть трава не рости.

— Послушайте, м-ръ Трентъ. Въ какой-то пословицѣ говорится, что человѣкъ долженъ быть веселъ и благоразуменъ. Есть люди, которые могутъ быть веселы, но не могутъ быть благоразумны и, наоборотъ: могутъ быть благоразумны, или, по крайней мѣрѣ, воображаютъ себя таковыми, но не могутъ быть веселы. Я принадлежу къ первому разряду и очень радъ, что могу примѣнить къ себѣ хоть половину этой хорошей пословицы. По моему мнѣнію, гораздо лучше быть веселымъ, хотя и неблагоразумнымъ, чѣмъ ни тѣмъ, ни другимъ, какъ напримѣръ ты.

— Тьфу ты пропасть! проворчалъ Фредъ недовольнымъ тономъ.

— Въ добрый часъ, м-ръ Тренть! Я думаю, въ порядочномъ обществѣ такъ не обращаются съ амфитріономъ. Ну, да вы не церемоньтесь, будьте какъ дома.

Тутъ онъ процѣдилъ сквозь зубы, что его пріятель, кажется, не въ своей тарелкѣ, допилъ свое «розовое вино», приготовилъ еще стаканъ грогу и, предварительно просмаковавъ его, обратился съ тостомъ къ какому-то воображаемому собранію:

«Милостивые государи! Позвольте мнѣ предложить тостъ за процвѣтаніе древней фамиліи Сунвеллеровъ вообще и Ричарда Сунвеллера въ частности, того самаго Ричарда, милостивые государи, — тутъ онъ пришелъ въ паѳосъ, — который тратитъ всѣ свои средства на друзей и, въ благодарность за это, получаетъ „тьфу ты, пропасть!“ (шумные апплодисменты).

Фредъ прошелся нѣсколько разъ по комнатѣ.

— Послушай, Дикъ, началъ онъ, останавливаясь