Череп со стрелой - Дмитрий Емец

– Книжку-то вернула? – уточнила Рина.

Наста цокнула языком:

– Обижаешь! Подбросила на кухню, чтобы Суповна вернула. Когда записную книжку возвращает Суповна, это как-то надежнее для моей рано облысевшей головы.

– У тебя хорошие волосы, – сказала Яра.

Наста не удостоила ее даже поворотом головы:

– Правда? Возможно. Но они далеко от меня! И лучше не хвали сейчас мои брови, потому что завтра я их тоже сбрею!

Яра быстро взглянула на Насту. Когда кому-то плохо, он инстинктивно тянется к другим людям, которым плохо, чтобы помогая им, обрести успокоение. Вот и Яру все эти дни тянуло к Насте, которая, не понимая, отталкивала ее, как ребенок отталкивает слишком заботливого родителя.

Саму Яру точно так же опекал Ул, в котором проснулся маниакальный отец в стиле Альберта Долбушина. Он ей вообще ничего не разрешал делать. Даже шнурки завязывать, хотя живот у самого Ула был пока больше живота Яры.

– Ты не понимаешь, чудо былиин! Яру вообще нельзя оставлять одну! Она полезет подковывать лошадь, потащит брикет с сеном – все что угодно. Будет знать, что нельзя, но все равно станет делать! – говорил он Афанасию.

Афанасий, ничего не знавший о причинах такой сверхзаботливости, потому что Ул с Ярой, разумеется, все скрывали, вопросительно хмыкал и произносил что-нибудь абстрактное в стиле: «Ну да! Женщины – они все так устроены. У них жесткий диск огромный, а оперативная память крошечная!»

Витяра полулежал позади Рины и, упираясь коленями в спинку переднего кресла, лепил что-то из пластилина. Делал он это как-то совсем неуловимо. Его пальцы нервно двигались, вытягивали, уплотняли, примазывали, работали с разными цветами, а когда разбегались, на ладони лежала уже готовая работа.

Когда он говорил с Улом, из пластилина появлялся Ул, а когда с Максом – Макс. Причем это всегда были очень хороший Ул и очень добрый Макс, точно Витяра примеривал их для того, чтобы населить ими свой идеальный ШНыр. Злых людей Витяра вообще никогда не лепил. Порой Рину посещала мысль, что Витяра вообще не видит в мире плохое. Например, в человеке девять плохих черт и одна хорошая. И для Витяры он будет состоять именно из этой одной хорошей черты.

Отозвавшись на какой-то вопрос Насты, Витяра несколькими движениями переделал Макса в Насту и посмотрел в окно. То, что мелькало за окном, очень мало походило на тихий подмосковный поселок.

– От ты дуся! Вообще-то нас посылали в Копытово! А мы просто-навсего куда заехали!

Наста бросила в Витяру скомканным списком:

– В Москве дешевле! Я не могу тащить на себе: масло постное – двадцать бутылок, сахар – тридцать шесть кг, майонез – шестьдесят пять шт., фасоль – двадцать кг, гречневой крупы – один мешок, сапоги резиновые – десять пар и так далее.

Витяра развернул бумажку:

– Ну-ка, ну-ка! Пиво три по два литра, сигареты – два блока, коньяк – одна бутылка.

– Какой еще коньяк? Верни список! А, почерк Штопочки! Шоколад наверняка вписал Афанасий. А две пачки протеина – это…

– Пы-протеин не ты-ты-трогай! – закричал Макс, испугавшись, что Наста его вычеркнет. Но она ничего не вычеркнула, а только скомкала список еще больше и сунула его в карман.

– Эй, куда прячешь? Допиши мне новую зубную щетку! – крикнула Рина.

– А твоя где? – заинтересовалась Яра.

– Упала.

– И что? Ушиблась?

– Не хочу тащить в рот микробов!

– А помыть кипяточком?

– Они не помоются. Они зубами вцепятся и будут всеми лапами держаться.

– Вот он, пример шныровской гигиены! С гиелами целуемся, в ржавом тазу воду для чая кипятим, про быстроподнятые шоколадки вообще не говорю, а стоит шлепнуться щетке – и все, конец кина!

Яра держала кусок красноватой сосновой коры и то касалась им щек, то проводила по коре носом, то скользила по ней пальцами, продолжая прикосновение ладонью и нежной кожей запястья.

– Ты отличила бы его от десяти других? – спросил Ул.

– Да.

– Даже похожей формы?

Яра осторожно кивнула.

– Ну натуральная лошадь! – сказал Ул с восторгом.

Сравнение с лошадью в устах любого шныра считалось величайшим комплиментом. Сами шныры об этом знали, а вот другие не очень. Поэтому, когда влюбившийся Макс в восторге назвал предмет своего обожания кобылой, Афанасию пришлось долго объяснять, что именно он имел в виду, причем начиная свой рассказ чуть ли не от скифов, потому что сам объект сравнения обиделся, защелкнул сумочку и даже собрался ускакать на дальнее пастбище.

Яра перестала гладить кусок коры, опасаясь заласкать его с концами.

– Вот тебе смешно, а мы вечером схлопочем дежурство по пегасне! Едва Кавалерия вернется из нырка! – пророчески сказала она.

Ул ухмыльнулся, и его широкое лицо, растянувшись, на миг стало еще шире – примерно таким, как рисуют в комиксах нелепых человечков.

– Мы и так в пегасне все время торчим! Хуже дежурить по кухне, но не мне. Суповна меня постоянно кормит. И вообще, мы поступили мудро: ограничили круг недовольных, чудо былиин, одной Кавалерией! А взяли бы новый микроавтобус, Кузепыч бы нас убил. А этот лом ему не жалко.

– Да, Кузепыч не гуманист. Он гасит свечи из обреза.

– Не п-правда! Не пы-попадет! – мгновенно взревновал Макс.

Он умел только драться, стрелять и заряжать и, уступая первенство во всех других областях, в этой не терпел конкуренции.

– Не попадет, ну и ладно! Промажет из обреза – поможет прикладом. – В отличие от Макса, Ул не видел в этом ничего зазорного.

Рина обнимала спинку переднего кресла (это был гарантированный способ не сломать нос при антилопьих прыжках автобуса) и изредка с тревогой поглядывала на Сашку. Она знала, что Сашка на нее дуется, и знала за что.

Пару дней назад к воротам ШНыра подъехал пузатый фургончик желтого цвета. Из фургончика выглянул бородатый субъект в красном комбинезоне и стал, сигналя, требовать Рину. Причем имя «Рина» он не произносил, а называл ее полное имя, да еще и год рождения. Это породило невероятную путаницу. Почему-то на двушку шныры нырять могут, а вот запомнить, что Рина – это вообще-то Екатерина, да еще и фамилия у нее имеется, способен лишь один шныр из пятидесяти. Поначалу Рину это открытие неприятно озадачило, но лишь пока она не обнаружила, что сама не знает фамилий Ула, Яры, да и вообще почти ничьих. Ну, может, только Сашки, Макара и кое-кого из новых шныров.

Все забегали, явился даже Кузепыч, на всякий случай прихвативший обрез карабина. Наконец все прояснилось, и Рина, подписавшись где было велено, получила от курьера картонную коробку. В коробке оказалось двадцать плиток бельгийского шоколада, шнеппер явно авторской работы и десять банок деликатесного собачьего корма, на одной из которых случайно сохранилась цена. Гамов и здесь остался Гамовым. На одну такую банку можно было кормить всех копытовских собак в течение недели. С шоколадом было примерно то же самое. На плитке значилось, что в шоколаде 250 различных вкусов, однако язык Рины различил только, что, если кусать плитку с одной стороны, она сладкая, а если с другой, то горькая.